Не много расскажу - идея необычная, показана именно семья Кеи, впервые натыкаюсь на подобное. Причем показана ОЧЕНЬ интересно. Обычно есть лишь упоминания, а тот чуть ли не главная мысль в этом.
и кстати ХЭ тоже есть :333
24.04.2013 в 00:50
Пишет The Cloud Room:Команда "The Cloud Room". Задание 12. Авторский фик "Аксиома дикобразов"
Название: Аксиома дикобразов
Автор: The Cloud Room
Бета: The Cloud Room и Анонимный доброжелатель
Герои (Пейринг): Хибари Х Мукуро
Категория: слэш
Рейтинг: R
Жанр: романс, экшен
Размер: 11563 слова
Саммари: «Им было мало драки; никто не хотел побеждать по мелочи, проигрывая в главном».
Дисклаймер: медиафраншиза Katekyo Hitman Reborn! © Амано Акире и студии Artland
Примечания: фик написан на конкурс Reborn Nostra: Танец Пламени на дайри, тема «Цена свободы»
Ровно в двенадцать часов Кёя стоял перед воротами дома. Солнце остро и больно било в глаза, настроение было препаршивейшее, и он уже собрался было вернуться в дом, как из-за угла вырулил автомобиль.
Это был черный лимузин с затемненными стеклами; Кёя поморщился – претенциозность его раздражала. Впрочем, в салоне было прохладно и тихо, а шофер оказался вполне терпимым, он молча смотрел на дорогу и даже, кажется, не дышал. Предыдущий шофер, старик Томояма, все время болтал, оборачивался, суетился; беспокоился, как Кёе живется одному, и называл «боттян».
Словом, замена была удачной.
За окном проносились дома и деревья, потом пейзаж стал однообразным – они выехали из Намимори. Кёя откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Нужно было остаться дома.
У ворот поместья его встретил дядя Ниши, приземистый, седой. Традиционная одежда ему не шла – в ней он казался оплывшим и совсем старым. Кёя допускал, что дядя Ниши об этом прекрасно осведомлен, – как любая публичная персона, он тщательно следил за своим имиджем.
Вот и сейчас. Давит на сочувствие?
– Ты, наверное, хотел спросить, как Ёске, – вместо приветствия бросил дядя. – Ему уже лучше.
Да, так и есть.
– Даже не сомневался, – ответил Кёя.
Они сняли обувь и прошли в дом. Снаружи безупречно японский, внутри дом был вполне европейским.
Светлый длинный коридор привел их к закрытым сёдзи. Кёя потрогал бумагу пальцами – хотя бы она выглядела настоящей. Пахло благовониями и лекарствами. Дядя Ниши отодвинул перегородку, и они оказались в просторной комнате. Перегородки, отделяющие комнату от энгавы, были раздвинуты, и в просвете виднелся сад. Вдалеке сухо постукивал бамбуковый водосборник.
Отец сидел посреди комнаты, за низким столиком, спиной ко входу. Он даже не повернулся в их сторону, спросил только:
– И как он тебе?
– Полный засранец, – ответил дядя Ниши.
Отец рассмеялся.
– Ближе к якудза, чем к найкаку?
Дядя Ниши неодобрительно выпятил нижнюю губу и опустился на татами.
Кёя не стал ждать приглашения, сел рядом.
Отец, наконец, соизволил на него посмотреть – под глазами набухли сизые мешки, но в целом он выглядел вполне бодрым. Помолчал, потом полюбопытствовал:
– Ниши, на какой помойке его валяли?
– Провинциальные школьники, – вздохнул дядя Ниши. – Он, небось, считает, что выглядит опасным. Как какое-нибудь хищное животное.
– Мелкий грызун.
Кёя поднялся, намереваясь уйти, но отец тяжело бросил:
– Сиди.
«Каждый год, – устало подумал Кёя. – Каждый год одно и то же». Он мог бы отказаться от участия в этом фарсе. Его бы скрутили, привели, усадили насильно. Он мог бы уложить десяток или другой безликих болванов в черных костюмах. Но их всегда оказывалось на пару десятков больше. Дядя Ниши сказал бы, что в крайнем случае из мальчишки получится телохранитель. Отец бы покачал головой и ответил, что тот недостаточно дисциплинирован.
Кёя зевнул – и развалился на татами, закинув руки за голову. Если закрыть глаза, можно представить, что лежишь на крыше школы.
– Ему уже, кажется, семнадцать?
– В этом году он собирается поступить в Тодай, – сказал дядя Ниши.
– Даже и не думал, – сообщил Кёя.
– Слышал? – развеселился отец. – Так и будет всю жизнь отжимать деньги у лавочников.
– А ты, оказывается, интересуешься моей жизнью, – хмыкнул Кёя и все-таки закрыл глаза.
Небо было синим, а нагретая солнцем крыша уютно грела. Скоро прозвенит звонок, и школьники выйдут из кабинетов. Намимори. Лучшего места нет на всей земле.
Воспоминания о Намимори успокаивали, Кёя даже начал насвистывать гимн школы, но тут кто-то ущипнул его за руку. Кёя открыл глаза – над ним склонился рассерженный дядя Ниши.
– Да вы продолжайте, – улыбнулся Кёя, чувствуя, как внутри все леденеет от бешенства. Он мог бы разнести эту комнату, весь этот дом одной-единственной Сферой Облака, но даже тогда, наверное, старые пердуны продолжили бы чинно сидеть среди обломков и трупов и обсуждать его так, будто его здесь нет. Дядя Ниши бы возмущенно надул щеки, обвиняя во всем прогнивших иностранцев, а отец ответил бы, что ничего другого и не ожидал.
Неожиданно все это навалилось, захлестнуло с головой, и Кёя сел, накидывая на плечи форменный пиджак. Спросил прямо:
– Что тебе от меня нужно?
– Да просто соскучился, – ответил отец. – Решил посмотреть, как ты.
– Посмотрел? Я тогда пойду.
– Иди.
Кёя встал, шагнул к выходу. Уже подойдя к сёдзи, бросил:
– И не присылай за мной больше этот катафалк.
Отец засмеялся ему вслед.
Дорога обратно казалась бесконечной, время тянулось и тянулось, а злость все никак не отпускала. Нужно было найти кого-нибудь и избить, срочно, сейчас же. Судьба оказалась к нему благосклонна – уже в Намимори, проезжая мимо открытого летнего кафе, он заметил знакомое лицо. Знакомое и отчаянно ненавистное.
– Останови, – приказал Кёя. – Я выйду здесь.
– Как пожелаете, боттян, – откликнулся водитель.
Рокудо Мукуро со своими отбросами сидел за столиком кафе, потягивал молочный коктейль и выглядел до неприличия довольным жизнью.
Не сбавляя шаг, Кёя достал тонфы. Остановился у столика, широко улыбнулся:
– Рокудо Мукуро. Какая приятная встреча.
Мукуро с сожалением отставил коктейль и поднялся, глядя сверху вниз, – бешенство продрало внутренности колючей проволокой.
– Понял я, понял, – сказал он, помолчав. – Давай только не здесь.
Они завернули за угол кафе и оказались в глухом проулке. Мукуро шел впереди, в его руке появился трезубец – соткался из волокон тумана. Кёя поднял тонфы, готовясь напасть, – и вдруг понял, что тело его не слушается. Ноги двинулись сами, он оказался у стены – и с размаху врезался в нее головой.
«Паршивый день», – мелькнуло обрывочное.
Кёя провалился в темноту.
Он пришел в себя поздно вечером, в больничной палате. Рядом суетился доктор Тамура.
– Что я здесь… – пробормотал Кёя, привставая, и тут же умолк – каждое слово болезненно отдавалось в голове.
– Хибари-сан, – доктор подошел, спрятал руки в карманы халата, снова вытащил. – У вас сотрясение мозга. Легкое, пара-тройка дней – и все пройдет. Вас принесли друзья, у вас такие хорошие друзья, один так сильно о вас беспокоился.
– Кусакабэ.
– Нет, не Тецуя, такой милый мальчик, как же он представился… Ах да, Мукуро-кун!
– Рокудо Мукуро, – Кёя откинулся на подушки. – Эта тварь.
– Вам нужно выпить таблетки и поспать, – торопливо сказал доктор. – Никто вас не побеспокоит, Тецуя об этом позаботился.
– Он здесь? – с усилием выговорил Кёя. – Позовите.
– Сначала таблетки, – доктор, будто извиняясь, пожал плечами.
Кусакабэ прошел в палату, высокий, широкоплечий, с этим своим лакированным начесом. Тревожно оглядел Кёю, потом сел на стул рядом с кроватью и вздохнул:
– Кё-сан…
– Нет, – поморщился Кёя. – Докладывай.
Ему казалось, что кто-то невидимый стоит за спинкой кровати и бьет по голове кувалдой. Сперва почти невыносимое – так, что невозможно было толком сосредоточиться, – ощущение постепенно ослабевало, тонуло в вязком дремотном оцепенении.
– В городе появились подозрительные незнакомцы.
– Снова «мафия»? – Кёя искривил губы в усмешке.
– Непохоже. Но мы узнаем.
– Этот город мой.
Кёя почувствовал, как что-то мягко вдавливает его в кровать, глаза слипались сами собой. Он моргнул – Кусакабэ смотрел на него безотрывно, бесстрастно. Словно каменная собака, охраняющая храм.
– Все спокойно, – наконец промолвил Кусакабэ. – Все под наблюдением.
Кёя хотел спросить что-то еще, но вдруг уснул.
Ему снилось темное место. Татами под ногами чуть пружинили, пахло благовониями и лекарствами. Где-то в отдалении, за рядами бумажных перегородок, горел свет. Кто-то стоял рядом, и Кёю обожгло странной равнодушной злостью: снова он, Рокудо Мукуро.
Во сне Мукуро пытался что-то сказать, но его слова доносились будто сквозь толстый слой ваты. Свет приблизился, и Кёя наконец разобрал:
– …я погорячился, Кёя. Не самый удачный день.
– Не самый, – ответил Кёя.
– Как голова?
– Да ничего. Если бы не твои дешевые трюки, я бы тебя в лепешку размазал, – сказал Кёя и вдруг почувствовал, как высказанное вслух намерение наполняет его жаркой, беспокойной энергией. Ему захотелось подраться.
– Слова неудачника, – фыркнул Мукуро и передернул плечами.
– Проверим?
– Завтра. На том же месте. В то же время.
– Сейчас.
– Договорились, – кивнул Мукуро. – В центральном парке.
Свет мигнул и потух.
Кёя открыл глаза, нащупал таблетки на блюдце, вытряхнул в ладонь – и тут же высыпал обратно. Ему не нужно было лечение, ему нужно было избить Мукуро до полусмерти. Спрессованная, обжигающая сила кипела в нем, подбрасывая на месте. Кёя распахнул окно, прикинул расстояние – второй этаж, пойдет, – и выпрыгнул наружу.
Центральный парк был освещен фонарями; Кёя сбавил шаг, нетерпеливо оглядываясь – где? Вдруг он увидел Мукуро. Тот стоял, окруженный людьми в темных костюмах. В желтом фонарном свете поблескивала сталь пистолетов. Кёю пока еще не заметили – его скрывали деревья.
– Я не оружие, – сказал Мукуро и выругался на итальянском. А потом он стронулся с места, и силуэт его размазался от скорости – удар в солнечное сплетение, удар в лицо, удар в основание черепа. Противники отлетали от него и падали как манекены. Никто не вставал.
Кёю окатила волна, душная и жаркая, будто в кровь запустили кипяток или чистое пламя. Мукуро двигался резко, быстро, как отлаженный механизм, один удар на одну жизнь. Глаз – тот, другой, красный – тревожно и тускло светился, на лице застыла спокойная, холодная печаль.
Видеть все это было странно. Кёе казалось, что его обманули, подсунули механизм вместо живого человека.
Последний противник Мукуро пятился назад. В руках у него подрагивал пистолет. Мукуро стоял прямо и расслабленно, опустив голову; пряди волос свисали, закрывая лицо. И вдруг сказал – тихо, Кёя с трудом разобрал его слова:
– Я ненавижу огнестрельное оружие.
А потом шагнул вперед, исчез, снова появился, и пистолет упал на асфальт, а человек закричал, держась за сломанную руку. Мукуро неторопливо наклонился, брезгливо, двумя пальцами поднял пистолет и выстрелил.
«С этого расстояния ты не испачкаешься».
«А если я подойду поближе и приставлю дуло вот так?» – услышал Кёя свой детский, тонкий голос.
«Ленивый храбрый Хаттори Кёя, – улыбнулся отец. – Ну, подойди и попробуй».
Его лицо качалось близко, расплывалось и таяло, большое как луна.
Что же там было внутри, в этом глиняном сосуде, так похожем по форме на голову? Тыквенный сок? Или яблочный? Кёя не помнил. Помнил, как брызнули осколки, больно ударили в лицо. Помнил, как зажмурился. Помнил сладкий горьковатый вкус на губах.
«Я ненавижу огнестрельное оружие», – подумал Кёя. Тонфы легли в руки, их вес отдался в теле приятной, привычной тяжестью.
Мукуро разжал пальцы – пистолет выпал из протянутой руки, дохнуло холодом и туманом.
– Давно ждешь? – крикнул Кёя, выходя из тени деревьев. Мукуро медленно, механически развернулся. В руке уплотнялся трезубец, выплетая себя из ажурных темно-синих лент; Мукуро смотрел непонимающе, равнодушно.
И вдруг по его лицу волной прошло осознание.
– Хибари Кёя, – губы растянулись в злой, предвкушающей улыбке. – Какая приятная встреча.
– Я успел заскучать, – ответил Кёя. – Это непростительно.
Сталь ударилась о сталь, Мукуро выкрутил трезубец, пропуская тонфы по касательной, и вдруг развернулся, ударил левой под дых. Кёя отлетел, разогнулся, пытаясь восстановить дыхание, что-то мелькнуло, упало сверху – он отшвырнул тонфу, ударил кулаком, принял на колено вес тела. Мукуро развернулся уже на земле – подошва ботинка впечаталась в лицо; поймал за шиворот. Трезубец металлически звякнул под ногами. Ребра влажно хрустнули, Кёя сплюнул кровь и выкинул за спину вторую тонфу. На кону стояла не победа – возможность удержаться на ногах. Кёя ударил по колену, Мукуро взвыл и все-таки швырнул себя вперед, выкручивая одежду, засадил кулак под челюсть. Кто угодно после этого бы упал, Кёя сделал несколько машинальных, нетвердых шагов, теряя равновесие; тряхнул головой и выпрямился. Ударил прямым в лицо. Мукуро отвернул голову, все-таки встал.
Они кинулись друг на друга, удары посыпались дождем, больше не было сил уклоняться и прыгать. Отмашка – прямой – устоять. Замах – пружинит, хрустит – разогнуться. И снова и снова. Мукуро не хотел падать. Его лицо, еще недавно красивое, еще совсем недавно спокойное и грустное, как у фарфоровой куклы, оплыло, правый глаз не открывался, левый, прищуренный, синий, смотрел хищно и зло. Нос распух, на щеке застывала кровь. Он хрипло и часто дышал, то открывая, то закрывая рот.
Перед глазами все плыло, в груди рвалось и хлюпало, но нужно было устоять, не упасть.
Кёя размахнулся, чувствуя, что уже – слишком слабо. Мимо.
Падая, он скосил глаза и увидел, как плавно и неторопливо, будто в замедленной съемке, на землю валится Мукуро.
«Я же говорил», – хотел сказать Кёя, но у него получилось шепелявое, неровное:
– Я ше говоил.
Мукуро повернул голову – в каких-то сантиметрах, нос расплылся, вместо правого глаза – красная опухоль, левый открыт, синий и пустой, и ресницы слиплись в длинные острые стрелки.
– Ты встать. Сможешь?
– Ненаю.
– Бывает.
Он говорил понимающе, без злобы, будто они были друзьями и напились, и теперь не могут подняться, но кому-то все-таки придется тащить приятеля на себе домой. Так бывает, Кёя знал. Но не у него. И не у Рокудо Мукуро.
Он привстал, почти касаясь губами чужого лица, чувствуя горячий, горячечный запах свежей крови.
– Что? – пробормотал Мукуро. – Что ты?
Зрачок у него дрожал, острый, темный, колол куда-то под сердце, и это неожиданно придало сил – Кёя привстал, почти без замаха ударил в висок.
– Вот так хорошо, – неразборчиво произнес он, глядя в бессмысленное, застывшее лицо. Мукуро молчал. И когда Кёя вызвал наручники, тоже молчал. И когда накрыл ладонью это его проклятое, распухшее, но все еще красивое лицо, тоже молчал.
Сукин сын.
Кёя упал; как в замедленной съемке, ударился затылком об асфальт. Уже без разницы. Он потянулся в карман за телефоном – пальцы распухли и не слушались. Пустил вызов, прижал трубку к уху. Небо над ним было темно-синим, а звезд на нем высыпало – не сосчитать.
– Забери меня, – сказал он в трубку.
Кусакабэ охнул, что-то покатилось; потом он сказал:
– Где.
– Парк.
Кёя выронил трубку и начал считать звезды. Одна, вторая, третья, еще четыре сразу, и вот две. А это что? Планета? Планета — не звезда, ее не считаем. Еще три…
Он поднял руку и уронил ее на грудь Мукуро.
Мукуро дышал. Хорошо.
Скоро они вернутся домой.
Кусакабэ прихватил с собой доктора Тамуру, тот был в домашних серых тапках с котятами и все охал и вздыхал.
– Домой, – пробормотал Кёя, и Кусакабэ схватил его за руку, отпустил:
– Я понял, Кё-сан, я понял.
Потом было утро, потом у футона мелькнул Рёхей – Кёя запомнил удивленно расширенные серые глаза и следом темноту, ничто. Потом он открыл глаза и уже привычно повернул голову направо. Мукуро лежал рядом.
Все правильно.
Кёя сел, ощущая слабость и голод. Руки дрожали как у старика. И кстати, руки. На запястьях Мукуро под одеялом прорисовывались наручники Облака. Это было прекрасно. Лучшего и пожелать было нельзя.
Мукуро – лицо чистое, без синяков и кровоподтеков – открыл глаза.
– Извини, у меня нет подвала, – сказал Кёя.
Мукуро пошевелился и вдруг улыбнулся – нежно и спокойно.
– Кёя, – проговорил он, будто перекатывая каждый звук, каждую ноту на языке.
– Что?
Он поднял руки, и наручники ударились друг о друга, звякнула цепь. Мукуро задумчиво посмотрел на шипы.
– Кёя, твой переходный возраст слишком затянулся.
Кёя встал на колени; с усилием, будто вспоминал, как стоять, поднялся на ноги. Нужно позвонить Фуруяме в ресторан, он пришлет еду. Ему хотелось есть. Хотелось ни о чем не думать, просто бессмысленно съесть отбивную, сашими, салаты. Торт со взбитыми сливками. Суп мисо.
Мукуро смотрел на него понимающе, мягко, и его лицо было белым, как сливки. Звенела натянутая цепь.
– Кто были те люди, – то ли спросил, то ли приказал отвечать Кёя.
– Те или эти, – беспечно улыбнулся в ответ Мукуро. – Хотели разобрать меня и посмотреть, что внутри. Ну, я уникален, ты знаешь.
Он сказал это просто, ни капли не рисуясь, отвечая на вопрос. Кёя пнул его ногой под ребра, и эта отвратительная терпеливая улыбка стекла с его лица, превращаясь в гримасу бешенства.
Он прижал руки к лицу, а когда отнял их, то снова улыбался.
– Да. Да, понимаю, ты зол, – голос лился тепло и ровно. – Сними это. Пожалуйста. Когда я закончу со своими делами, я вернусь, и ты снова сможешь их надеть. Я же не обманул тебя в парке? Я пришел. Правда?
Он был таким настойчивым. Суши, бисквит, луковый суп. Внезапно накатила тошнота, тупая, до головокружения сильная. Только вот блевать было нечем. Кёя закрыл глаза, выравнивая дыхание.
«Не игнорируй меня, будто я препятствие на пути к твоей цели», – подумал он.
– Собираешься сбежать?
– Для начала. Но потом… – Мукуро улыбнулся безумно и холодно, и Кёя вдруг вспомнил то существо, ту машину в парке.
– Что потом?
– Я убью их всех.
Мукуро смотрел прямо на Кёю, не видя Кёю. Сквозь него.
Не игнорируй меня.
Кёя вышел из комнаты, остановился. Предупредил, сдвигая сёдзи:
– Попробуешь сбежать – посажу на цепь.
– Эй, – позвал Мукуро. – Мне нужно в душ.
– Посмотрим.
Он добрел до своего кабинета, упал в кресло. Слабость то усиливалась, то отпускала.
«Что я делаю?» – подумал Кёя и набрал советника Иэмицу. Тот поднял трубку после третьего гудка, фоном слышались голоса и музыка, звенело стекло.
– Это Хибари, – сказал Кёя в трубку.
– А-а, – обрадовался советник. – Друг Цуны? Как погода в Японии, Кёя-кун?
– Мне нужна кое-какая информация от ЦЕДЕФ.
– Какая?
Шум отдалился – по-видимому, Иэмицу вышел из помещения.
– Разработки Эстранео не были уничтожены.
– Да, верно, – голос в трубке стал раздраженным и усталым. – Всегда находится жадная крыса.
– Кто их купил?
Иэмицу промолчал.
– Вы знаете, – утвердительно кивнул Кёя.
– Мальчик, спроси об этом лучше у Хаттори Ёске. У своего отца.
Трубка скрипнула в руке. Кёя посмотрел на столешницу – когда, интересно, появилась эта уродливая царапина? Нужно будет купить новый стол.
Он застыл в оцепенении, в странной, сковывающей неуверенности. Кого он ненавидел больше – Мукуро или отца? В любом случае, Намимори был его городом, здесь играли только по его правилам.
– …Кёя-кун? Кёя-кун, ты тут?
– Задумался, – ответил Кёя.
– Я спросил, как там Цуна.
– На прошлой неделе был живой.
Иэмицу засмеялся.
– Хреново у тебя с чувством юмора.
– Ага, – сказал Кёя.
В трубке заорали: «Го-о-о-о-ол!»
«Сраные папаши», – подумал Кёя, нажимая отбой. Он смотрел на экран телефона, на номер отца и поглаживал кнопку вызова, но все никак не мог ее нажать. А потом вздохнул, резко мотнул головой, будто вытряхивая ненужные мысли, и встал.
В этот момент что-то будто его ударило: он вспомнил Мукуро, лежащего рядом на асфальте, тихого и неподвижного.
Тихий… подозрительно.
Кёя вышел из кабинета, заставляя себя не бежать, не торопиться. Раздвинул сёдзи и встал на пороге, уже понимая, что происходит что-то неправильное, необъяснимое. Мукуро лежал неподвижно, распахнутые глаза смотрели в потолок, лицо побелело, заострилось, как у покойника. В два шага Кёя пересек комнату. Схватил его за руку, нащупывая пульс, укололся о шип наручника – другая рука Мукуро потянулась из-под одеяла как тряпочная; «Ну конечно, наручники». Кёя убрал их, сжал запястье – пульса не было. Не было и дыхания. Черт возьми, да что тут происходит? Сдохнуть здесь, сейчас – более мерзкую выходку трудно было бы выдумать. Кёя отбросил одеяло, задрал на Мукуро майку, прижался ухом к груди. Сердце не билось.
Кёя все ждал чего-то, непонятно чего, и чувствовал, как закипает ненависть, густая и черная как смола. Что-то скользнуло по его голове, пальцы зарылись в волосы, сжались. В груди послышался стук. Потом еще один. А потом перед глазами все перевернулось и Кёю впечатало щекой в татами.
– Так ты…
Мукуро навалился сверху, его локоть передавил шею. Он дышал часто и неровно, пальцы, сжимающие волосы, подергивались.
– Заткнись и слушай, – прошипел он.
– Пошел ты.
– Я хочу тебе кое-что сказать.
– Я думал, ты сдох, – прохрипел Кёя.
– Я хочу, чтобы ты, упертый сукин сын, меня выслушал.
– Лучше бы ты сдох.
– То, что у нас с тобой, – это детские игры. А то, что у меня сейчас, – это серьезные проблемы. Давай на время отложим детские игры. На время. Я обещаю.
Он наклонился, его лоб уперся в Кёин висок.
– Договорились?
– Отпусти или я тебя убью, – ровно ответил Кёя.
– Мне нужно в душ, – сказал Мукуро и разжал пальцы, сел. Кёя перевернулся, приподнялся на руках, глядя на Мукуро. Тот сидел, покачиваясь, опустив голову, и волосы падали, скрывали лицо.
– «Хаттори Тек». У них разработки Эстранео.
Мукуро посмотрел на него, губы растянулись в медленной, бесцветной улыбке.
– Я уже знаю. Но спасибо.
Следующие дни были неясными и призрачными, будто затянутыми дымкой. Дисциплинарный Комитет справлялся; Кусакабэ докладывал, что приезжали еще две группы. Говорил, что если бы стройка торгового центра не шла полным ходом, то пришлось бы что-то такое срочно организовать – очень удобно прятать трупы. Шутил, что, наверное, привидения в черных костюмах будут пугать молоденьких продавщиц.
«Позовем на открытие центра буддистского священника», – отвечал Кёя.
Ему было все равно.
Мукуро «умирал» еще раз – на самом деле он, конечно же, не умирал, а покидал свое тело, переселяясь в медиума. Пытался что-то узнать, но что – не рассказывал. Намимори плавился в августовской жаре.
Вечерами они сидели на энгаве и молчали – или говорили о чем-нибудь незначительном. Это не причиняло никаких неудобств, но в груди, где-то под ребрами, набухала темная тяжелая истома, и Кёя не думал о ней, старался даже не замечать.
Они случайно сталкивались в коридоре и молча расходились в разные стороны.
Это время было как один затянувшийся день.
Тем вечером они снова сидели на энгаве, и Мукуро вдруг спросил:
– Чего бы ты хотел больше всего?
– Чтобы в Намимори было спокойно, наверное.
Мукуро недоверчиво на него покосился.
Кёя молча пожал плечами.
– У меня все есть.
– Ты врешь, – заявил Мукуро. – Я точно знаю.
– Ничего ты не знаешь, – мирно ответил Кёя. – Давай, похвастайся, что ты видишь людей насквозь.
– Люди похожи на свои мечты, – ответил Мукуро. – Так что ты врешь.
Кёя вздохнул и откинулся назад, падая на нагретую поверхность энгавы. И вдруг неожиданно для себя произнес:
– Я хочу путешествовать.
– И бросить Намимори? – Мукуро повернулся к нему, темный силуэт на фоне алого неба.
– Ну да, в этом вся проблема.
Кёя помолчал, потом спросил:
– А ты?
– Ну, надрать тем уродам задницы не очень-то тянет на мечту, – хмыкнул Мукуро. – Так что ничего.
– Что-то же ты хочешь.
– Якисобу на ужин. Уделать тебя в «Мортал Комбат». Досмотреть тот сериал про самураев.
– Не смеши меня.
Мукуро пошевелился, беспокойно и как-то скованно. Его взгляд скользнул по лицу, остановился чуть ниже уровня глаз. А потом он отвернулся.
– Пожалуй, ты прав. Есть кое-что.
Ночью Кёя проснулся от назойливого дребезжания. Нащупал в полудреме источник шума – это был телефон. Прижал к уху, выдохнул:
– Какого хрена.
– Здравствуй, Кёя, – окатило холодом, смывая сон.
– Здравствуй, отец.
Он услышал треск корпуса, в следующий раз нужно брать стальной, какой-нибудь прочный. Дерьмо этот пластик.
Кёя заставил себя разжать пальцы, чуть придерживать телефон, прижимая к уху.
– Я знаю, во что ты вляпался, – сухо сказал отец.
– Я знаю, что это твои люди, – улыбнулся в трубку Кёя. Старый сукин сын был в ярости. Не голос, а звуки райской музыки.
– Я знаю, кого ты прячешь.
– Я знаю, зачем он тебе нужен.
– Я сравняю с землей твой сраный Намимори, – тихо, едва слышно произнес отец. – Хаттори Кёя, ты это понимаешь?
– Попробуй. Только попробуй.
Отец промолчал.
– И я Хибари Кёя, – сказал Кёя и выключил телефон. В тишине оглушительно громким казался стук сердца. Он закрыл глаза, но сон окончательно ушел. До рассвета было еще далеко. Кёя встал, потянулся и вышел в коридор.
Проходя мимо комнаты Мукуро, он сбавил шаг. Неожиданно ему что-то послышалось, что-то тихое, полустон-полувздох. Он остановился; осторожно, стараясь не выдать своего присутствия, потянул створку в сторону, заглянул в щель. Мукуро лежал на спине, а на нем сидела голая женщина, изгибалась, то привставая, то опускаясь. У нее были тяжелая грудь и широкие бедра, волосы спадали на спину темной волной. Ладони Мукуро скользили по ее спине, останавливались на ягодицах, оглаживали талию. Женщина закинула руки за голову и вдруг обернулась.
Кёя задвинул створку.
Он вернулся в комнату; лег на футон, ощущая неуместное возбуждение. «Нужно завтра зайти в «Лепестки пиона», – подумал он и закрыл глаза. Спать не хотелось – хотелось избавиться от этого беспокойного, томящего чувства. Вдруг Кёя понял, что он лежит сейчас так же, как Мукуро, да что там, нет никакой женщины, все это дрочка на фотографию и не больше. Он представил, как женщина-иллюзия покачивается, приподнимаясь, как по ее груди, сорвавшись со щеки, стекает капелька пота – и капает вниз с заострившегося соска. Представил Мукуро, и как тот сосредоточенно и слепо смотрит на женщину и одновременно насаживает ее на себя, удерживая за бедра.
Кёя погладил член, сжал его, двинул рукой. Этот стон – это был Мукуро, да? Какой он, когда перестает строить из себя супермена? Каким он будет, если снять с него эту иллюзорную женщину, отдрочить ему, закинуть ногу на плечо, придерживая за лодыжку, и медленно втиснуться внутрь?
Если поцеловать его?
Кёя вздрогнул и закусил губу, сдерживая стон.
«Что я делаю?» – тоскливо подумал он, обтирая влажную, липкую ладонь об простыню.
Утром Кёя встал, сходил в ванную, накинул домашнюю юкату и направился на кухню. Еду уже доставили, что же там было сегодня? Неважно. Кёя сделал чай, сел за стол.
Положил рядом открытку из публичного дома. Он долго ее выбирал: ни робкая тихоня Юко, ни смешливая заводная Жоржетт, ни строгая взрослая Кагуя не подходили; не подходили и остальные. Может, Ивако? Она похожа на ту вчерашнюю женщину, должно быть, именно такие нравятся Мукуро.
Он уже почти закончил с завтраком, когда появился Мукуро. Кивнул, улыбнулся сонно и нежно – «Что я делаю?» – плюхнулся за стол и пододвинул к себе тарелку.
– Омлет отличный, – сказал Кёя. – И знаешь, что. Вот, сходил бы ты.
Он пододвинул к Мукуро открытку – обнаженная женщина, закинув руки за голову, полуобернулась и смотрела, непроницаемо улыбаясь, темная волна волос падала на спину. Внизу был напечатан телефон, «О-Ива» и «Лепестки пиона».
Мукуро посмотрел вскользь, хмыкнул:
– Что, тоже твой?
– Намимори весь мой. Почему публичный дом должен быть исключением?
– Действительно, – кивнул Мукуро. – Подашь соль?
Кёя смотрел, как он ест, и думал, что Мукуро не воспользуется приглашением. Он, наверное, чувствует себя униженным и скрывает неловкость за обыденными репликами. Хотя нет ничего более естественного в их возрасте, чем желание трахаться. Воображение тут же напомнило о себе: Мукуро, обмякший и горячий, в его руках, и то, как он отводит голову – медленно, оглушенно, будто под водой.
– О чем задумался?
– Что?
Мукуро отодвинул тарелку и неожиданно сказал:
– Знаешь, а я ведь слышал, как ты шел мимо и остановился.
Кёя отставил чай.
– И как отодвинул перегородку, – продолжил Мукуро. – Так что ты видел не ту иллюзию. Вкусно. Сам готовил?
И взял кофе, дружелюбно улыбаясь, спокойно глядя в глаза.
– Разумеется. А потом сам упаковывал в фирменные пакеты «У дядюшки Джо», – ответил Кёя и неторопливо отпил чай. Мукуро не отрывал от него взгляд, будто хотел что-то сказать, но не был уверен, стоит ли.
– Так с кем ты трахался на самом деле?
– А тебе-то какое дело?
– Никакого, – Кёя встал и вышел из кухни.
С улицы послышался громкий до омерзения бодрый голос, и Кёя вдруг вспомнил: Рёхей пришел. Ночной звонок отца не был обычным предупреждением – он был предупредительным выстрелом. Некоторые меры стоило принять заранее.
Рёхея наконец-то впустили в дом; он появился в коридоре у входа, снял обувь и энергично направился вперед.
– А, Кёя! Привет!
Кёя мотнул головой в сторону кабинета.
Рёхей зашел, посмотрел на него внимательным оценивающим взглядом; сел в кресло. Почему-то вспомнилось, как их с Мукуро привезли домой, Рёхей там тоже был, точно был. Он со своей коробочкой Солнца…
– Спасибо, – сказал Кёя, сам не зная, за кого именно благодарит.
– Года два тебя не видел таким красивым, – отмахнулся Рёхей.
– Я упал с лестницы.
– А Мукуро?
– Он упал с лестницы.
– Слушай, познакомь меня с этой лестницей! – засмеялся Рёхей. – Приглашу ее в боксерский клуб.
– Иди ты, – ответил Кёя и вдруг почувствовал себя тем недавним Кёей, которого волновал только порядок в Намимори и возможность избить сильного противника. Это ощущение было приятным и немножечко стыдным, будто он рассматривал старые фотографии и удивлялся тому, какой он маленьким был дурной.
– Так чего ты хотел? – помолчав, спросил Рёхей.
– Чтобы ты подержал у себя одну вещь.
– О! Я знаю. А если с тобой что-то случится, я открою конверт и прочитаю инструкции, да? Фильм такой недавно смотрел.
– Не тупи, – ответил Кёя. – Если со мной что-то случится, передашь этот конверт малышу.
– Что там? – Рёхей поднял со стола конверт, покрутил в руке с таким видом, будто внутри была дохлая змея.
– Грязные фотографии, – подмигнул Кёя.
Рёхей засмеялся; взгляд оставался внимательным и немного встревоженным.
– Для дрочки сойдут? – спросил он.
– Ну… разве что ты дрочишь на старперов.
Рёхей фыркнул, помолчал, кивнул.
– Пойду.
Он уже выходил из кабинета, когда Кёя неожиданно сказал:
– Там бомба.
На какое-то короткое мгновение он почувствовал усталость и сожаление, до боли сдавил виски – отпустило. Вдалеке послышался голос Рёхея:
– А, Мукуро, привет. Тоже уходишь?
– Вроде того, – ответил Мукуро. В глаза кинулись черные пятна, и когда Кёя смог проморгаться, то обнаружил, что стоит в коридоре, что вцепился в плечо Мукуро, что уже отвел руку для удара. По телу прокатилась горячая волна.
– Скоро вернусь, – сказал Мукуро как ни в чем не бывало и снял его руку с плеча.
В этот момент тысяча мыслей пронеслась в Кёиной голове. «Куда ты собрался», «Ты никуда не пойдешь», «Один», «Никуда», «Иди куда хочешь». С каждой мыслью злость все закипала, сильная до головокружения, вспучивалась уродливыми зловонными пузырями. Вот-вот лопнет.
Это было неправильно. В его Намимори все жили по его законам. Его Дисциплинарный Комитет. Его Мукуро.
– Я скоро вернусь, – повторил Мукуро. Плевать ему было на Кёины законы.
– Делай что хочешь, – ответил Кёя и достал из кармана телефон, привалился к стене. Чертов пластик.
Входная дверь хлопнула. В трубке слышался голос Кусакабэ:
– Кё-сан? Кё-сан, это вы? Кё-сан?
– Что там с гостями? – спросил Кёя.
– Их видели в соседнем городе, мы выезжаем.
– Не надо.
– Что?
Будь он рядом, за такой вопрос получил бы по зубам.
– Не надо. Сам прогуляюсь. Южные ворота?
– Так точно.
Этот тупой самонадеянный кретин. Он не знал папашу, как знал его Кёя, он, наверное, думал, что все еще играет с «мафией». Когда он доиграется, когда его растянут на операционном столе, что тогда?
Он представил, как скальпель осторожно поддевает веко, обнажая левый глаз. Куртка, тонфы, кольцо. Этот скальпель будто застрял в его голове. Хотя там были еще хирургические дрели, щипцы, какие-то тонкие, изогнутые крючьями хреновины. Все в его голове. Болезненно кололи, будто их кто-то шевелил. Ты не оружие, говоришь? Да ты самая настоящая подопытная крыса. Затянуть потуже шнурки на ботинках. Круглые холодные пластины датчиков бесстыдно липнут к обнаженной груди, к шее, к животу. Спасибо, хватит. Добрый день, Танамори-сенсей. Мне насрать, куда вы едете, вы едете к Южным воротам. Да, прямо сейчас.
Кёя не знал, что такое страх; минуя стадию оцепенения и бессильной ярости, он сразу переходил к бешенству.
Он стоял посреди дороги, прямо на разделительной полосе, и нетерпеливо постукивал кольцом об отверстие коробочки. На горизонте появились черные точки-машины.
Кёя воткнул кольцо в коробочку, чувствуя, как внутри все перекручивается от злости. Скоро это пройдет.
Автомобилей было три, и они даже не думали тормозить. Фиолетовый шар прокатился навстречу, набирая скорость. А потом еще один, еще и еще. Грохот, скрежет металла, кто-то закричал, загорелся последний автомобиль. Пламя взметнулось, плеснуло неконтролируемо, мощно.
И тут Кёя услышал телефонный звонок – не столько даже сам звонок, сколько вибрацию трубки в кармане.
– Слушаю, – сказал он в трубку. Все уже затихло, только какое-то обгоревшее черное существо каталось по асфальту и выло.
– Кто там орет, – донесся из трубки сухой брезгливый голос.
– А то ты не знаешь, – оскалился Кёя, подошел и с силой опустил тонфу на затылок существа, придавив к земле ногой.
Что-то хрустнуло, стало тихо.
– Кёя, – сказал отец.
Странно, но его голос, сама его интонация была такой же, как у... К черту Мукуро.
– Нам нужно поговорить.
– Ну, давай поговорим. Я не хочу иметь с тобой ничего общего. Не лезь в мою жизнь, не трогай мое. Ты мне никто. Сколько еще твоих людей мне нужно убить, чтобы до тебя дошло?
Обломки автомобилей догорали. В небо тянулся густой черный столб, ровный, как дым от благовоний в безветренном помещении. Что-то снова взорвалось, и перекрученный, оплавившийся кусок металла приземлился у его ног.
Отец помолчал, а потом спросил так, будто у него что-то болело:
– Как твои дела?
Кёя расхохотался. Он сам от себя этого не ожидал – и был неприятно удивлен, услышав в смехе истерические нотки.
Вся ирония ситуации заключалась в том, что старый мудак в нем души не чаял. Любил как часть себя, как продолжение себя, как вещь. Настолько, что готов был отсечь все, что уродует драгоценного единственного сына, для его же пользы.
Будь он чьим-то еще отцом, Кёя мог бы уважать его, восхищаться им – сильным, властным, опасным, настоящим хищником. Хотел бы победить его, превзойти во всем.
Или это опять ловушка?
«Я хочу, чтобы ты превзошел меня во всем».
Что в нем вообще – его собственное?
Может быть, он уже думает и действует так, как хочет от него этот человек, сам того не замечая? Вдруг вспомнилось, как он шел по переулку за Мукуро, наблюдая, как мерно качается трезубец в его руке, собираясь избить до полусмерти, а потом захотел остановиться – и не смог вернуть контроль над телом.
Это ощущение потери контроля над собой было равносильно потере себя.
Отец и Мукуро. Выбор без выбора.
Не нужно сейчас об этом думать. Только не сейчас.
– Ладно, – неожиданно проговорил отец. – Я сдаюсь.
В его голосе Кёе почудился отзвук мучительного, тоскливого непонимания, желания, чтобы все поскорее закончилось.
Впервые за очень долгое время они разделяли чувства друг друга.
– Делай, что хочешь, – сказал отец. – Если тебе так угодно, ты мне больше не сын. А насчет предмета нашего общего интереса... Я должен быть уверен в том, что разработка не уйдет налево. Это было бы недопустимо.
– У тебя нет причин беспокоиться, – ответил Кёя.
– Я должен быть уверен, – настойчиво повторил отец. – Когда тебе будет удобно встретиться?
Когда ему что?..
– Сейчас.
– Я пришлю машину. Жди.
«Когда он забывает о своем отцовском долге, с ним действительно легко иметь дело».
Кёя улыбнулся. Теперь все будет хорошо. Кёя умел быть убедительным; он это знал, а Хаттори Ёске – пока нет.
– Договорились, – сказал он и позволил себе проявить капельку тепла: – Только не катафалк.
Не прошло и получаса, как перед ним остановилась потрепанная синяя «БМВ». Дядина показная скромность порою затмевала сияние его же публичного образа.
«Будто перед своими нужно притворяться более искусно», – подумал Кёя.
«Или будто он привык жить с сотнями невидимых камер», – мелькнуло новое, умиротворенное и понимающее.
Дядя вышел из машины, неодобрительно посмотрел на раскатанный в тонкую лепешку обгоревший металл – не мог же Кёя оставить обломки посреди дороги, в его Намимори должен быть порядок, – и вздохнул:
– Садись, поедем.
В салоне кроме водителя оказалось еще двое телохранителей. Кёя поморщился, и дядя ворчливо ответил:
– Из-за тебя, засранец, оторвался от важных дел. Тоже мне, такси нашли.
Телохранители сидели истуканами; впрочем, какая разница. Сейчас-то уже какая.
Через десять минут молчания дядя снова вздохнул и достал банку газировки. Бросил небрежно:
– Будешь?
– Да, – кивнул Кёя.
Когда он протянул руку, телохранитель справа напрягся – незаметно для глаза, дернулся и тут же расслабился. Столько людей. Это начинало раздражать. Лучше бы он вызвал машину из Намимори.
Кёя открыл банку, сделал глоток – напиток был приятно прохладным, пузырьки щекотали и лопались во рту. Дядя, видимо, решив, что его одолжение к чему-то обязывает Кёю, снова заговорил:
– Мне иногда кажется, что у тебя не все в порядке с головой. Или ты принимаешь наркотики?
Кёя хотел ответить, но вдруг понял, что не может отвести взгляд от каменного затылка водителя. Тело будто замерзло, окоченело. Перестала ощущаться холодная металлическая банка, кожа сиденья, люди по обе стороны.
Дядя повернулся, хмыкнул.
– Останови машину. Вы двое, выходите.
Звуки тоже стали неясными, размытыми, будто окоченение проникало все глубже и глубже.
Хлопнули двери, машина тронулась.
– Мы едем в закрытую клинику, Кёя. Там ты немного подлечишь нервы – у тебя же не все в порядке с нервами, правда? – и выйдешь на свободу достойным человеком.
Дядя усмехнулся своей шутке:
– На свободу, да.
Под толстой ледяной коркой ворочалась, закипая, ярость. Мысли метались бессвязно, хаотично. «Что-то в газировке?» «Отец знает?» «Какая еще клиника?» «Как он мог так поступить – со мной?»
– У Ёске не было другого выхода, – сказал дядя. – Ты вообще, абсолютно не понимаешь, что тебе хотят добра. Я думаю, ты сумасшедший, мальчик. Это грустно, но поправимо. Тебя вылечат. Не пройдет и года, как ты вернешься в семью.
Кёя сидел, чувствуя, как чудовищное давление разрывает его изнутри, еще немного – и лопнет голова; и в то же самое время какая-то его часть равнодушно, внимательно фиксировала каждое слово. Будто записывала пьяный бред маньяка, чтобы потом использовать как доказательство его виновности.
Клиника? Через год, говорите, вылечат?
Проблемы с нервами?
Да вы даже не представляете, какие.
– И тебе крупно повезло, кретин, – продолжал нудеть дядя, – что ты сын Ёске. Иначе бы ехал сейчас не в клинику, а в лабораторию в Аомори. И все-таки, как у тебя получилось раскатать машины в лепешку? Пригнал каток? Сумасшедший, ты точно сумасшедший.
«Ты прав».
Оболочка лопнула.
– Что? – слишком резко для своей комплекции развернулся дядя.
– Ты прав, – хрипло ответил Кёя.
Облачная сфера разрасталась; на сиденья, на дядино испуганное лицо легли сиреневые блики. Кёя слышал, как хрустит камень кольца, вдавленный в отверстие коробочки; он уже мог шевелиться, но все еще не чувствовал тела, не соразмерял усилий.
– Что ты... Что это?! – повысил голос дядя. Водитель ударил по тормозам, потянулся к кобуре. И тогда сфера выстрелила шипами.
«БМВ» остановилась. Кёя осторожно пошевелил головой, потом наклонился вперед. Поднял руку с кольцом – казалось, она весила тонны.
– Я точно сумасшедший, – с трудом ответил он дяде. Тот промолчал – вероятно, ему мешал ответить шип, пробивший голову от правой глазницы к затылку.
Водитель еще подергивался, но тоже казался мертвым. Кёя взял из его руки пистолет, попытался открыть дверь. Получилось не сразу, пальцы соскальзывали; его била крупная дрожь. С трудом открыл дверь, вывалился из машины, отполз на четвереньках к обочине. Его стошнило газировкой и желчью, спазмы были сухими, болезненными, будто в желудке резвились ежи. Ежи... Кёя отозвал Облачную сферу, сел, держась за землю. Руки все еще дрожали. Домой, нужно срочно домой. Защитить Намимори.
Отец не будет ждать, пока он придет в себя.
Кусакабэ приехал сам, к этому времени Кёя уже мог стоять на ногах и не заваливаться набок. Пистолет он где-то потерял, да и черт с ним. Солнце клонилось к закату, в наступающих сумерках Кёю можно было принять за нормального человека. Или это Кусакабэ делал вид, что все нормально.
Он сел на переднее сиденье, ехали молча; в какой-то момент Кусакабэ подал голос:
– На заднем сиденье газировка, если хотите.
Кёю передернуло. На мгновение ему показалось, что если он обернется, то увидит двух телохранителей и наивного дурачка, которого провели как младенца.
– Я сделал все, как вы приказали, – помолчав, продолжил Кусакабэ. – Город закрыт. Полиция проверяет всех недавно прибывших.
– Никто не появлялся? – спросил Кёя.
«Никто не возвращался?»
– Никто.
К дому они подъехали уже в темноте. Кёя вышел, шагнул во двор, прошел по узкой дорожке. Деревья и кусты по обе стороны казались черными. И что-то, похожее на человеческую фигуру, темнело на энгаве.
Кёя сел рядом, молча. Спустя время в просвете между облаками показалась луна, зеленоватая и такая мутная, будто смотришь сквозь запотевшее стекло.
– Город закрыт, – сказал Кёя. – Завтра я наведаюсь в лабораторию. Предупреждая твой вопрос: где она – тебе знать не обязательно.
– В Аомори, – отозвался Мукуро. Кёя развернулся и вдруг понял, что все это время тот смотрел в пиалу с чаем, не отрываясь, не двигаясь. И что он в домашней юкате, а одежда, заляпанная чем-то темным, грудой лежит рядом.
Кёя взял чайник, встал и ушел в дом. Когда он вернулся, Мукуро все так же сидел и смотрел в пиалу.
– Я там был, – неожиданно подал он голос. – Сегодня.
– Вот как.
Ему было все равно. Проблемы Мукуро казались ему неважными.
– Я попался, – продолжил Мукуро, медленно и отстраненно, будто пересказывал, вспоминая, содержание скучной книги. – Пришел в себя. Вовремя. Не люблю острые блестящие предметы. Вырвал крепления. Перебил там всех. Вернулся сюда.
Кёя налил себе чай. Отец врал от первого до последнего слова. Когда он звонил, они уже схватили Мукуро.
«Как он посмел», – подумал Кёя, но на злость уже не оставалось сил, и эта мысль прозвучала удивленно и потерянно.
Как ты мог так со мной поступить.
Мукуро рассказывал что-то еще, Кёя не слушал, кивал, подливал чай. Все, происходящее с ним, происходящее с Мукуро, вдруг будто спрессовалось в тяжелую вязкую субстанцию и обрушилось ему на голову. У взрослых другие игры, другие правила.
Единственный способ победить отца – играть по его правилам.
Приняв его правила, Кёя проиграет сразу и безоговорочно.
Обратиться к старшей Вонголе, потянуть за собой Альянс, столкнуть интересы. Использовать наследство Эстранео как приманку. Подтолкнуть бюрократическую машину. Убедить, что запрещенное оружие, попади оно к людям, означает конец Альянса. Не обладая монополией, мафия превратится в кучку опасных преступников. Интерпол, вооруженный разработками Эстранео. Автоматизация технологий. Сотни, тысячи таких, как Мукуро. Ужасное будущее.
Достаточно процентной его вероятности – и с Хаттори Ёске покончено.
С Хибари Кёей тоже.
Он станет тем, против чего сражался.
– Ты не слушаешь, – сказал Мукуро.
– Пойдем спать, – ответил Кёя. Он встал, взял Мукуро за руку, повел в дом. Чуть не прошел мимо двери; Мукуро остановился, потянул к себе:
– Сюда.
Без лишнего звука, без лишних движений они разделись, залезли под одеяло. Рука Мукуро легла на его плечо, пальцы зарылись в волосы. Ровное теплое дыхание скользнуло у щеки.
Сквозь дрему Кёе почудилось, что они лежат на крошечном островке земли, а вокруг рушится мир и осыпается в черную бездонную пропасть.
Проснулся он еще до рассвета – то ли мешало чужое присутствие, то ли что-то разбудило. Нащупал телефон – и, недолго думая, отпустил: если бы случилось что-то серьезное, его бы подняли.
Можно было не торопиться, все было хорошо.
Вчерашний день отступил, спрятавшись где-то в самом дальнем уголке сердца. Кёе было лениво и дремотно, он смотрел на Мукуро. Он мог бы смотреть на Мукуро вечно. Черты лица смягчились, вызывающая красота поблекла, превращаясь в неясное очарование, тонкое, как осенние паутинки в небе. Спящий, Мукуро не был ни скрытным, ни отстраненным. Он был растрепанным, к щеке прилипла темная прядь. Помешкав, Кёя осторожно протянул руку и убрал волосы с лица Мукуро. Тот открыл глаза, что-то пробормотал и снова заснул.
Кончики пальцев в том месте, где они прикасались к чужой коже, покалывало. Кёя приподнялся, опираясь на локоть, и снова дотронулся до щеки, обвел скулу, задержался в ямочке под челюстью, протянул невидимую линию к ключице.
Мукуро пошевелился – не отворачиваясь, наоборот, придвигаясь. И вдруг открыл глаза.
«Кёя», – беззвучно отозвалось в голове, будто мед, будто любовь, но Мукуро не произнес ни слова. Он просто смотрел.
Просто смотрел, и его взгляд выворачивал внутренности, отдаваясь жарким, яростным возбуждением.
А потом сказал:
– Привет.
– Что с тобой вчера произошло? – спросил Кёя. Ему нужно было знать – в конце концов, он собирался сделать так, чтобы вчерашний день ни для кого из них больше не повторился. Ему не хватало дополнительной мотивации. Этим утром он был недостаточно зол.
Ему просто нужно было знать.
Мукуро засунул руку под одеяло, погладил его по спине – и Кёя почувствовал, как дрожь пронизывает позвоночник.
– Еще так рано, – вздохнул Мукуро. – Давай спать.
Он закрыл глаза, убрал руку, даже отодвинулся. Только все это было притворством.
– Расскажи мне, – шепнул Кёя прямо в ухо и прикусил мочку, лизнул. Та же самая, уже знакомая дрожь прошла по телу Мукуро, обожгла электрическим током.
– У них там небольшое жилое здание, лаборатория находится под землей. Периметр... Метров пятьсот? Шестьсот? О господи... Кёя, определись уже, чего ты хочешь.
«Тебя».
Почему он целует Мукуро?
– Ты проснулся? – спросил Кёя.
– Вполне.
– Я не про периметр спрашивал.
Ему отчаянно не хватало мотивации.
– Я знаю.
– Ты мне не доверяешь?
Ему нужно было заткнуться минутами раньше.
– Я был дома, – помолчав, задумчиво сказал Мукуро. – Самым простым объяснением в тот момент казалось, что мне все еще двенадцать, а все это – Кокуё, Вонгола, Вендикаре – галлюцинация, бред. У меня всегда было хорошо с воображением. А потом какой-то урод попытался ткнуть в меня блестящим металлическим предметом, и тут я понял – я дома, я пришел в себя и мне так страшно, что я их всех сейчас убью.
Он пошевелился, вздохнул. Поймал Кёину руку, блуждающую по груди, поднес к губам, тронул нежную кожу на запястье – Кёе пришлось прикусить губу, чтобы не застонать. Тихо засмеялся – и от этого поддразнивающего, довольного смеха вдруг стало так головокружительно пьяно, что возбуждение превратилось в чистую эйфорию.
– Понятно, что Эстранео не допустили бы такой ошибки. Не дали бы мне проснуться.
– Тогда какую ошибку они допустили? – спросил Кёя. Сосредоточиться на разговоре становилось все труднее.
Мукуро улыбнулся.
– Никакой. Они просто слишком хорошо сработали.
– Да-да, я помню, ты уникален, – Кёя улыбнулся в ответ.
– А ты?
– Я? Я не задумывался о своей уникальности.
– Нет. С тобой что вчера случилось? – Мукуро все еще выглядел расслабленным, разнеженным, но не стоило этим обманываться. Он ждал ответа на вопрос.
«Есть один старый мудак, который считает меня своей вещью. Он тоже, как и ты, хочет, чтобы я делал то, что ему нужно. Он попытался отправить меня подлечить нервы. Нейролептики великолепно успокаивают. А еще он пообещал мне, что оставит меня в покое. И я ему поверил. А еще он пообещал мне, что оставит в покое тебя. Этот старый мудак – мой отец, и он не остановится, пока я его не убью».
Семейное дело, личное дело.
В таких делах нет места посторонним; трупы, вранье и старые фотографии отправляются на дно самого глубокого котлована, а потом живешь и пытаешься убедить себя, что из подвала не воняет мертвечиной.
– Ничего, – ответил Кёя.
Мукуро прищурился – глаза стали темными и внимательными. Казалось, расстояние между ними увеличивается с такой скоростью, будто они разлетаются в разные концы света. Все дальше и дальше.
– Секреты, сплошные секреты, – насмешливо сказал он, отодвигаясь. Кёя потянулся к нему, а потом убрал руку. Пожал плечами.
– У всех свои.
– И только твои неприкосновенны, – ответил Мукуро. – Тогда будь последовательным, не лезь в мою жизнь.
Эти его слова – Кёя слышал их совсем недавно, дня не прошло, как сам их говорил, – отдались в голове болезненно и глухо. Будто кто-то ударил по затылку, а руки связаны. И металлический привкус во рту все сильнее и сильнее.
– Завтра иди куда хочешь.
Ему было трудно сосредоточиться, и он смотрел на губы Мукуро. Еще недавно такие мягкие, полуоткрытые; сейчас изогнутые брезгливо и зло.
– Завтра? – тихим, вздрагивающим от злости голосом спросил Мукуро. – Ты вообще понимаешь, кому ты это говоришь?
Он встал и огляделся, поднял с пола юкату, надел.
– Идиоту, который сам лезет в ловушку, – ответил Кёя. Мукуро и его детские игры с «мафией». Он что, считает себя неуязвимым? Гул в голове нарастал. Лицо Мукуро плавало перед глазами. Он ничего не знает о старом мудаке. А тот, в свою очередь, знает, как он важен для Кёи. Может быть, дело уже не в разработках Эстранео.
«Ты – мое слабое место».
– Ты собираешься выйти на улицу в таком виде? – поинтересовался Кёя.
Мукуро, уже отодвинувший сёдзи, раздраженно дернул плечом, и по одежде прошла волна – ткань юкаты расплылась, изменила фактуру и очертания. Теперь он был в джинсах и футболке.
– Ничего, новую куплю, – бросил Мукуро и вышел.
Хлопнула створка двери.
Кёя выругался ему вслед. Его раздирали противоречивые желания: догнать и избить, догнать и затащить в кабинет, содрать одежду, перегнуть через стол и трахнуть, не беспокоясь ни о своем, ни о чужом удовольствии. Может быть, это принесло бы облегчение. А может, нужно расслабиться и выкинуть Мукуро из головы.
Город оцеплен, если кто-нибудь, неважно, с какой стороны, появится на границе – Кёе тут же доложат. Сейчас куда важнее понять, что задумал папаша.
Он уже почти договорился с собой, сел на футоне, нащупывая юкату – и тут зазвонил телефон.
На дисплее высветился номер Рёхея. Какого черта ему нужно?
– Привет, ты не спал?
Голос Рёхея был прерывистым, задыхающимся – но это могло говорить и о том, что он звонит с утренней пробежки. Сейчас самое время.
– Слушаю, – бросил Кёя.
– Я кое-что разузнал. Надо поговорить.
Идиот.
– Открывал конверт? – презрительно улыбнулся Кёя.
В трубке было слышно только сбитое дыхание. Потом Рёхей ответил:
– Нет. Но теперь я точно представляю, что там. И знаешь что?
– Что?
– Это нихрена не бомба.
Кёя вздохнул. Рёхей что-то знал, и не хотел доверять это что-то телефону.
– Ты сейчас рядом?
– В трех кварталах.
– Заходи в гости, – он зевнул, поднялся и накинул юкату, придерживая плечом трубку. – На кофе и пирожные.
– После пробежки – самое то, что надо, – хмыкнул Рёхей и отключился.
У дядюшки Джо сегодня на завтрак была нежнейшая запеканка с неопределенно ягодным джемом. Кёя посмотрел на нее и пошел делать кофе – он был слишком взбудоражен, его знобило, ему не хотелось есть. Да еще и две порции. Ну да, конечно. Мукуро. Чужая наблюдательность резанула неожиданно болезненно. Они могли бы без всяких выяснений заняться сексом, а потом, проголодавшись, добраться до кухни, позавтракать – и снова заняться сексом. Кёя думал об этом отстраненно, даже не как об упущенной возможности – о чем-то выдуманном, несуществующем. Мукуро бы, конечно, засомневался в устойчивости кухонного стола. Кёя бы возразил, что этот стол так надежен, как если бы в него забили сваю. Мукуро бы не поверил, и тогда бы Кёя счел долгом развенчать его опасения на собственном примере. Что за чушь лезет в голову.
В коридоре послышались шаги.
– Дверь была открыта, – сказал Рёхей. – Но в самом деле, кто к тебе сунется.
Кёя тряхнул головой, приходя в себя.
Рёхей, в спортивном костюме, стоял у входа в кухню и щурился – проницательно и очень неприятно.
Рёхей не боялся ничего. Он не боялся ни побед, ни проигрышей, ни перемен в жизни. Он даже глазом не моргнул, когда Кёя обнаружил у себя в Намимори, подумать только, бойцовский клуб. Он непозволительно долго думал над предложением – над разрешением превратить клуб в подпольные бои под покровительством Дисциплинарного Комитета. Но теперь он боялся – это было заметно, его подводила мелкая моторика. Привыкнув к тому, как двигается Мукуро – плавно, с не замечающей себя уверенностью, – Кёя видел эти крошечные заминки.
– Привет, – сказал он. – Если ты наконец-то заметил чужаков в Намимори, я очень сильно разозлюсь. Я, может быть, даже разобью твою голову об кафель.
– Я экстремально впечатлен, – ответил Рёхей, открыл холодильник и достал бутылку с водой.
Кёя наблюдал за его перемещениями, попивая кофе. От пола тянуло холодом, босые ноги тут же замерзли. Странно, раньше не замерзали. Раньше он пил по утрам чай. Это Мукуро пил кофе.
– Что ты там разузнал? – резко спросил Кёя.
– Мидзуки распотрошил корпоративный сервер, – ответил Рёхей так, будто это все объясняло.
Кёя отставил чашку. Норикава Мидзуки, официально безработный, был постоянным посетителем боев. Недавно даже сам решил выйти на ринг, но не особо успешно. Зато в обеспечении информационной безопасности предприятия он оказался незаменим. Кёя использовал его пару раз в своих делах, но потом решил, что польза не стоит необходимости общаться с этим жалким недоноском.
– И что нарыл этот скунс? – поинтересовался Кёя.
Рёхей вытащил из кармана флэшку, бросил. Кёя, поморщившись, поймал. В другое время он бы не допустил такой вольности. Да и сейчас – если бы на месте Рёхея был Мукуро, дело бы закончилось дракой. Нет, дракой бы все только началось. Может быть, даже обошлось без драки. Тихий дразнящий смех, и губы щекочут запястье. Глаза в полумраке кажутся черными. Когда он думал о Мукуро, что-то внутри становилось мягким и тревожно беззащитным.
Нужно собраться.
– Эй, Кёя, – окликнул Рёхей. – Ты слушаешь?
– Да.
– В общем, были такие ребята, Эстранео, они еще проводили эксперименты над людьми. Придурки, наверное, хотели вывести Супермена, но потом их всех вырезали, лабораторию разнесли, а резервную копию данных…
– Сперли какие-то крысы, – криво улыбаясь, продолжил Кёя. В изложении Рёхея эта история приобретала привкус дешевого боевика, в котором герой – обязательно бывший десантник, а героиня – блондинка. Злодеи там все как на подбор болтливые и самонадеянные, и в конце под звуки взрывов и криков агонии десантник с блондинкой целуются на фоне заката.
Целуются.
Во что ты вляпался, а, Мукуро?
Что, черт возьми, ты затеял, отец?
Остывший кофе горчил. Флэшка у Рёхея была черная, прорезиненный корпус нагрелся от тепла тела.
– …и спустя несколько лет эта информация попала к Хаттори Ёске, твоему отцу, – закончил Рёхей.
– Пойдем в кабинет, – сказал Кёя и встал.
– Не дергайся так, – вздохнул Рёхей.
– Не дергайся так, – повторил он двумя часами позже, а Кёя тупо смотрел на монитор и все никак не мог понять, почему так дрожит и трясется курсор мыши. Сломалась, наверное. Вещи ломаются, с ними такое бывает. Строительство в Тояме, Аомори и Сакате, сметы и заключения специалистов, нестандартная планировка, оборудование по спецзаказу.
Тайные переговоры, завуалированные интересы, безымянные юристы, билеты на самолет, заказанные на имя несуществующих докторов неизвестных наук. Эта скучная неинформативность обрывочных данных сводила Кёю с ума, заставляла параноидально достраивать всю картину.
Картина вызывала страх.
Он не знал, что такое страх; его реакцией на угрозу были оцепенение, ярость, бешенство, но курсор все болтало и болтало по монитору, и Кёя никак не мог навести его на нужную строчку, а потом что-то придавило пальцы к столешнице, теплое, тяжелое и такое же дрожащее, и указатель застыл.
Кёя посмотрел на свою руку, зажавшую мышь, поверх – ладонь Рёхея. Медленно перевел взгляд.
– Убери.
– Успокойся, – ответил Рёхей. – Вот, водички попей.
И поставил перед ним бутылку.
Кёя выдернул руку, открутил крышку, сделал глоток.
– Норикава протреплется. Нужно его заткнуть.
– Протреплется о чем? – слишком громко и слишком, пожалуй, резко спросил Рёхей. – О билетах на самолет? О сметах? Кёя, очнись. Никто твое Пламя не видит, а значит – его нет. Есть переростки, которые играют в волшебную мафию, и выживший из ума богатей, которому спихнули откровенную фальшивку.
– Он собирается поставить эту фальшивку на поток.
– Я тоже так подумал, – вздохнул Рёхей и присел на стол. – Вопрос только, с чего он начнет.
«С Мукуро», – болезненно отозвалось в груди.
– Надоело мне, – ровно сказал Кёя. – Как же мне надоело убегать и прятаться. Пора загрызть этих ублюдков до смерти.
Он посмотрел на свои руки – они больше не тряслись, паника ушла вместе с яростью и неверием.
Сначала нужно вытащить Мукуро. Вероятнее всего, тот решил вернуться в Аомори и добить выживших, но что, если он знал про другие объекты? Куда его понесло?
– Я пойду с тобой, – сообщил Рёхей, и Кёя вдруг понял, что до сих пор ни разу не поставил его на место, хотя поводов было предостаточно.
– В «Дум» играл? – поинтересовался он.
– Играл.
– В жизни хочешь сыграть?
– Что-то не тянет, но при чем тут…
– Значит, я иду один, – отрезал Кёя.
Когда недовольный Рёхей наконец ушел, пообещав, что хорошенько потрясет Норикаву. Кёя вспомнил о Хром. Если бы только ее связь с Мукуро помогла узнать, где он!
Хром взяла трубку не сразу, гудки все тянулись и тянулись. Кёя уже начал терять терпение, но вдруг услышал тихий, нежный голос:
– Добрый вечер, Хибари-сан. Как ваши дела?
Вечер?
– Где он? – спросил Хибари.
– Где Мукуро-сама? – Хром замолчала.
На заднем плане слышалась музыка и чей-то разговор; язык был похож на английский.
– Да, где Мукуро-сама, – нетерпеливо повторил Кёя. Ну же, давай, думай быстрее, идиотка!
– Мукуро-сама запретил мне об этом рассказывать, – безмятежно пропела Хром.
Кёя закрыл глаза и сосчитал до десяти. А потом еще раз до десяти.
– Он крупно влип, – медленно и раздельно, будто разговаривал со слабоумным ребенком, произнес Кёя. – Ему грозит серьезная опасность.
– Вы его недооцениваете, Хибари-сан.
Все. Он не мог больше сделать ничего.
Кёя зажал трубку плечом и вышел из кабинета. Хром сбивчиво бормотала о том, что Мукуро-сама обо всем позаботился, что у него есть план, что он отправил их с Тикусой и Кеном подальше отсюда, в Лос-Анджелес. «Точно, это был английский», – отстраненно подумал Кёя. Хром говорила все громче, путаясь в словах: Мукуро-сама отдал четкие указания, никто не должен знать, где он, никто, особенно Хибари Кёя; он связался с ней сегодня, в Японии была еще ночь, и Хром удивилась, так поздно, а он не спит, в последнее время он почти не спит.
Кёя зашел в комнату, распахнул шкаф. Достал оттуда одежду, снял юкату, натянул джинсы, носки, футболку. Кинул куртку на кровать – пригодится. И сказал в трубку – устало, оставив все попытки что-то выяснить:
– Когда твоего драгоценного Мукуро-саму разберут на запчасти, утешай себя тем, что была послушной девочкой.
Хром замолчала. Кёя перехватил телефон, собираясь нажать отбой, но вдруг услышал:
– Саката.
А потом – частые гудки.
URL записиНазвание: Аксиома дикобразов
Автор: The Cloud Room
Бета: The Cloud Room и Анонимный доброжелатель
Герои (Пейринг): Хибари Х Мукуро
Категория: слэш
Рейтинг: R
Жанр: романс, экшен
Размер: 11563 слова
Саммари: «Им было мало драки; никто не хотел побеждать по мелочи, проигрывая в главном».
Дисклаймер: медиафраншиза Katekyo Hitman Reborn! © Амано Акире и студии Artland
Примечания: фик написан на конкурс Reborn Nostra: Танец Пламени на дайри, тема «Цена свободы»
Стадо дикобразов легло в один холодный зимний день тесною кучей, чтобы, согреваясь взаимной теплотою не замерзнуть. Однако вскоре они почувствовали уколы от игл друг друга, что заставило их лечь подальше друг от друга. Затем, когда потребность согреться вновь заставила их придвинуться, они опять попали в прежнее неприятное положение, так что они метались из одной печальной крайности в другую...
А. Шопенгауэр
А. Шопенгауэр
Ровно в двенадцать часов Кёя стоял перед воротами дома. Солнце остро и больно било в глаза, настроение было препаршивейшее, и он уже собрался было вернуться в дом, как из-за угла вырулил автомобиль.
Это был черный лимузин с затемненными стеклами; Кёя поморщился – претенциозность его раздражала. Впрочем, в салоне было прохладно и тихо, а шофер оказался вполне терпимым, он молча смотрел на дорогу и даже, кажется, не дышал. Предыдущий шофер, старик Томояма, все время болтал, оборачивался, суетился; беспокоился, как Кёе живется одному, и называл «боттян».
Словом, замена была удачной.
За окном проносились дома и деревья, потом пейзаж стал однообразным – они выехали из Намимори. Кёя откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Нужно было остаться дома.
У ворот поместья его встретил дядя Ниши, приземистый, седой. Традиционная одежда ему не шла – в ней он казался оплывшим и совсем старым. Кёя допускал, что дядя Ниши об этом прекрасно осведомлен, – как любая публичная персона, он тщательно следил за своим имиджем.
Вот и сейчас. Давит на сочувствие?
– Ты, наверное, хотел спросить, как Ёске, – вместо приветствия бросил дядя. – Ему уже лучше.
Да, так и есть.
– Даже не сомневался, – ответил Кёя.
Они сняли обувь и прошли в дом. Снаружи безупречно японский, внутри дом был вполне европейским.
Светлый длинный коридор привел их к закрытым сёдзи. Кёя потрогал бумагу пальцами – хотя бы она выглядела настоящей. Пахло благовониями и лекарствами. Дядя Ниши отодвинул перегородку, и они оказались в просторной комнате. Перегородки, отделяющие комнату от энгавы, были раздвинуты, и в просвете виднелся сад. Вдалеке сухо постукивал бамбуковый водосборник.
Отец сидел посреди комнаты, за низким столиком, спиной ко входу. Он даже не повернулся в их сторону, спросил только:
– И как он тебе?
– Полный засранец, – ответил дядя Ниши.
Отец рассмеялся.
– Ближе к якудза, чем к найкаку?
Дядя Ниши неодобрительно выпятил нижнюю губу и опустился на татами.
Кёя не стал ждать приглашения, сел рядом.
Отец, наконец, соизволил на него посмотреть – под глазами набухли сизые мешки, но в целом он выглядел вполне бодрым. Помолчал, потом полюбопытствовал:
– Ниши, на какой помойке его валяли?
– Провинциальные школьники, – вздохнул дядя Ниши. – Он, небось, считает, что выглядит опасным. Как какое-нибудь хищное животное.
– Мелкий грызун.
Кёя поднялся, намереваясь уйти, но отец тяжело бросил:
– Сиди.
«Каждый год, – устало подумал Кёя. – Каждый год одно и то же». Он мог бы отказаться от участия в этом фарсе. Его бы скрутили, привели, усадили насильно. Он мог бы уложить десяток или другой безликих болванов в черных костюмах. Но их всегда оказывалось на пару десятков больше. Дядя Ниши сказал бы, что в крайнем случае из мальчишки получится телохранитель. Отец бы покачал головой и ответил, что тот недостаточно дисциплинирован.
Кёя зевнул – и развалился на татами, закинув руки за голову. Если закрыть глаза, можно представить, что лежишь на крыше школы.
– Ему уже, кажется, семнадцать?
– В этом году он собирается поступить в Тодай, – сказал дядя Ниши.
– Даже и не думал, – сообщил Кёя.
– Слышал? – развеселился отец. – Так и будет всю жизнь отжимать деньги у лавочников.
– А ты, оказывается, интересуешься моей жизнью, – хмыкнул Кёя и все-таки закрыл глаза.
Небо было синим, а нагретая солнцем крыша уютно грела. Скоро прозвенит звонок, и школьники выйдут из кабинетов. Намимори. Лучшего места нет на всей земле.
Воспоминания о Намимори успокаивали, Кёя даже начал насвистывать гимн школы, но тут кто-то ущипнул его за руку. Кёя открыл глаза – над ним склонился рассерженный дядя Ниши.
– Да вы продолжайте, – улыбнулся Кёя, чувствуя, как внутри все леденеет от бешенства. Он мог бы разнести эту комнату, весь этот дом одной-единственной Сферой Облака, но даже тогда, наверное, старые пердуны продолжили бы чинно сидеть среди обломков и трупов и обсуждать его так, будто его здесь нет. Дядя Ниши бы возмущенно надул щеки, обвиняя во всем прогнивших иностранцев, а отец ответил бы, что ничего другого и не ожидал.
Неожиданно все это навалилось, захлестнуло с головой, и Кёя сел, накидывая на плечи форменный пиджак. Спросил прямо:
– Что тебе от меня нужно?
– Да просто соскучился, – ответил отец. – Решил посмотреть, как ты.
– Посмотрел? Я тогда пойду.
– Иди.
Кёя встал, шагнул к выходу. Уже подойдя к сёдзи, бросил:
– И не присылай за мной больше этот катафалк.
Отец засмеялся ему вслед.
Дорога обратно казалась бесконечной, время тянулось и тянулось, а злость все никак не отпускала. Нужно было найти кого-нибудь и избить, срочно, сейчас же. Судьба оказалась к нему благосклонна – уже в Намимори, проезжая мимо открытого летнего кафе, он заметил знакомое лицо. Знакомое и отчаянно ненавистное.
– Останови, – приказал Кёя. – Я выйду здесь.
– Как пожелаете, боттян, – откликнулся водитель.
Рокудо Мукуро со своими отбросами сидел за столиком кафе, потягивал молочный коктейль и выглядел до неприличия довольным жизнью.
Не сбавляя шаг, Кёя достал тонфы. Остановился у столика, широко улыбнулся:
– Рокудо Мукуро. Какая приятная встреча.
Мукуро с сожалением отставил коктейль и поднялся, глядя сверху вниз, – бешенство продрало внутренности колючей проволокой.
– Понял я, понял, – сказал он, помолчав. – Давай только не здесь.
Они завернули за угол кафе и оказались в глухом проулке. Мукуро шел впереди, в его руке появился трезубец – соткался из волокон тумана. Кёя поднял тонфы, готовясь напасть, – и вдруг понял, что тело его не слушается. Ноги двинулись сами, он оказался у стены – и с размаху врезался в нее головой.
«Паршивый день», – мелькнуло обрывочное.
Кёя провалился в темноту.
Он пришел в себя поздно вечером, в больничной палате. Рядом суетился доктор Тамура.
– Что я здесь… – пробормотал Кёя, привставая, и тут же умолк – каждое слово болезненно отдавалось в голове.
– Хибари-сан, – доктор подошел, спрятал руки в карманы халата, снова вытащил. – У вас сотрясение мозга. Легкое, пара-тройка дней – и все пройдет. Вас принесли друзья, у вас такие хорошие друзья, один так сильно о вас беспокоился.
– Кусакабэ.
– Нет, не Тецуя, такой милый мальчик, как же он представился… Ах да, Мукуро-кун!
– Рокудо Мукуро, – Кёя откинулся на подушки. – Эта тварь.
– Вам нужно выпить таблетки и поспать, – торопливо сказал доктор. – Никто вас не побеспокоит, Тецуя об этом позаботился.
– Он здесь? – с усилием выговорил Кёя. – Позовите.
– Сначала таблетки, – доктор, будто извиняясь, пожал плечами.
Кусакабэ прошел в палату, высокий, широкоплечий, с этим своим лакированным начесом. Тревожно оглядел Кёю, потом сел на стул рядом с кроватью и вздохнул:
– Кё-сан…
– Нет, – поморщился Кёя. – Докладывай.
Ему казалось, что кто-то невидимый стоит за спинкой кровати и бьет по голове кувалдой. Сперва почти невыносимое – так, что невозможно было толком сосредоточиться, – ощущение постепенно ослабевало, тонуло в вязком дремотном оцепенении.
– В городе появились подозрительные незнакомцы.
– Снова «мафия»? – Кёя искривил губы в усмешке.
– Непохоже. Но мы узнаем.
– Этот город мой.
Кёя почувствовал, как что-то мягко вдавливает его в кровать, глаза слипались сами собой. Он моргнул – Кусакабэ смотрел на него безотрывно, бесстрастно. Словно каменная собака, охраняющая храм.
– Все спокойно, – наконец промолвил Кусакабэ. – Все под наблюдением.
Кёя хотел спросить что-то еще, но вдруг уснул.
Ему снилось темное место. Татами под ногами чуть пружинили, пахло благовониями и лекарствами. Где-то в отдалении, за рядами бумажных перегородок, горел свет. Кто-то стоял рядом, и Кёю обожгло странной равнодушной злостью: снова он, Рокудо Мукуро.
Во сне Мукуро пытался что-то сказать, но его слова доносились будто сквозь толстый слой ваты. Свет приблизился, и Кёя наконец разобрал:
– …я погорячился, Кёя. Не самый удачный день.
– Не самый, – ответил Кёя.
– Как голова?
– Да ничего. Если бы не твои дешевые трюки, я бы тебя в лепешку размазал, – сказал Кёя и вдруг почувствовал, как высказанное вслух намерение наполняет его жаркой, беспокойной энергией. Ему захотелось подраться.
– Слова неудачника, – фыркнул Мукуро и передернул плечами.
– Проверим?
– Завтра. На том же месте. В то же время.
– Сейчас.
– Договорились, – кивнул Мукуро. – В центральном парке.
Свет мигнул и потух.
Кёя открыл глаза, нащупал таблетки на блюдце, вытряхнул в ладонь – и тут же высыпал обратно. Ему не нужно было лечение, ему нужно было избить Мукуро до полусмерти. Спрессованная, обжигающая сила кипела в нем, подбрасывая на месте. Кёя распахнул окно, прикинул расстояние – второй этаж, пойдет, – и выпрыгнул наружу.
Центральный парк был освещен фонарями; Кёя сбавил шаг, нетерпеливо оглядываясь – где? Вдруг он увидел Мукуро. Тот стоял, окруженный людьми в темных костюмах. В желтом фонарном свете поблескивала сталь пистолетов. Кёю пока еще не заметили – его скрывали деревья.
– Я не оружие, – сказал Мукуро и выругался на итальянском. А потом он стронулся с места, и силуэт его размазался от скорости – удар в солнечное сплетение, удар в лицо, удар в основание черепа. Противники отлетали от него и падали как манекены. Никто не вставал.
Кёю окатила волна, душная и жаркая, будто в кровь запустили кипяток или чистое пламя. Мукуро двигался резко, быстро, как отлаженный механизм, один удар на одну жизнь. Глаз – тот, другой, красный – тревожно и тускло светился, на лице застыла спокойная, холодная печаль.
Видеть все это было странно. Кёе казалось, что его обманули, подсунули механизм вместо живого человека.
Последний противник Мукуро пятился назад. В руках у него подрагивал пистолет. Мукуро стоял прямо и расслабленно, опустив голову; пряди волос свисали, закрывая лицо. И вдруг сказал – тихо, Кёя с трудом разобрал его слова:
– Я ненавижу огнестрельное оружие.
А потом шагнул вперед, исчез, снова появился, и пистолет упал на асфальт, а человек закричал, держась за сломанную руку. Мукуро неторопливо наклонился, брезгливо, двумя пальцами поднял пистолет и выстрелил.
«С этого расстояния ты не испачкаешься».
«А если я подойду поближе и приставлю дуло вот так?» – услышал Кёя свой детский, тонкий голос.
«Ленивый храбрый Хаттори Кёя, – улыбнулся отец. – Ну, подойди и попробуй».
Его лицо качалось близко, расплывалось и таяло, большое как луна.
Что же там было внутри, в этом глиняном сосуде, так похожем по форме на голову? Тыквенный сок? Или яблочный? Кёя не помнил. Помнил, как брызнули осколки, больно ударили в лицо. Помнил, как зажмурился. Помнил сладкий горьковатый вкус на губах.
«Я ненавижу огнестрельное оружие», – подумал Кёя. Тонфы легли в руки, их вес отдался в теле приятной, привычной тяжестью.
Мукуро разжал пальцы – пистолет выпал из протянутой руки, дохнуло холодом и туманом.
– Давно ждешь? – крикнул Кёя, выходя из тени деревьев. Мукуро медленно, механически развернулся. В руке уплотнялся трезубец, выплетая себя из ажурных темно-синих лент; Мукуро смотрел непонимающе, равнодушно.
И вдруг по его лицу волной прошло осознание.
– Хибари Кёя, – губы растянулись в злой, предвкушающей улыбке. – Какая приятная встреча.
– Я успел заскучать, – ответил Кёя. – Это непростительно.
Сталь ударилась о сталь, Мукуро выкрутил трезубец, пропуская тонфы по касательной, и вдруг развернулся, ударил левой под дых. Кёя отлетел, разогнулся, пытаясь восстановить дыхание, что-то мелькнуло, упало сверху – он отшвырнул тонфу, ударил кулаком, принял на колено вес тела. Мукуро развернулся уже на земле – подошва ботинка впечаталась в лицо; поймал за шиворот. Трезубец металлически звякнул под ногами. Ребра влажно хрустнули, Кёя сплюнул кровь и выкинул за спину вторую тонфу. На кону стояла не победа – возможность удержаться на ногах. Кёя ударил по колену, Мукуро взвыл и все-таки швырнул себя вперед, выкручивая одежду, засадил кулак под челюсть. Кто угодно после этого бы упал, Кёя сделал несколько машинальных, нетвердых шагов, теряя равновесие; тряхнул головой и выпрямился. Ударил прямым в лицо. Мукуро отвернул голову, все-таки встал.
Они кинулись друг на друга, удары посыпались дождем, больше не было сил уклоняться и прыгать. Отмашка – прямой – устоять. Замах – пружинит, хрустит – разогнуться. И снова и снова. Мукуро не хотел падать. Его лицо, еще недавно красивое, еще совсем недавно спокойное и грустное, как у фарфоровой куклы, оплыло, правый глаз не открывался, левый, прищуренный, синий, смотрел хищно и зло. Нос распух, на щеке застывала кровь. Он хрипло и часто дышал, то открывая, то закрывая рот.
Перед глазами все плыло, в груди рвалось и хлюпало, но нужно было устоять, не упасть.
Кёя размахнулся, чувствуя, что уже – слишком слабо. Мимо.
Падая, он скосил глаза и увидел, как плавно и неторопливо, будто в замедленной съемке, на землю валится Мукуро.
«Я же говорил», – хотел сказать Кёя, но у него получилось шепелявое, неровное:
– Я ше говоил.
Мукуро повернул голову – в каких-то сантиметрах, нос расплылся, вместо правого глаза – красная опухоль, левый открыт, синий и пустой, и ресницы слиплись в длинные острые стрелки.
– Ты встать. Сможешь?
– Ненаю.
– Бывает.
Он говорил понимающе, без злобы, будто они были друзьями и напились, и теперь не могут подняться, но кому-то все-таки придется тащить приятеля на себе домой. Так бывает, Кёя знал. Но не у него. И не у Рокудо Мукуро.
Он привстал, почти касаясь губами чужого лица, чувствуя горячий, горячечный запах свежей крови.
– Что? – пробормотал Мукуро. – Что ты?
Зрачок у него дрожал, острый, темный, колол куда-то под сердце, и это неожиданно придало сил – Кёя привстал, почти без замаха ударил в висок.
– Вот так хорошо, – неразборчиво произнес он, глядя в бессмысленное, застывшее лицо. Мукуро молчал. И когда Кёя вызвал наручники, тоже молчал. И когда накрыл ладонью это его проклятое, распухшее, но все еще красивое лицо, тоже молчал.
Сукин сын.
Кёя упал; как в замедленной съемке, ударился затылком об асфальт. Уже без разницы. Он потянулся в карман за телефоном – пальцы распухли и не слушались. Пустил вызов, прижал трубку к уху. Небо над ним было темно-синим, а звезд на нем высыпало – не сосчитать.
– Забери меня, – сказал он в трубку.
Кусакабэ охнул, что-то покатилось; потом он сказал:
– Где.
– Парк.
Кёя выронил трубку и начал считать звезды. Одна, вторая, третья, еще четыре сразу, и вот две. А это что? Планета? Планета — не звезда, ее не считаем. Еще три…
Он поднял руку и уронил ее на грудь Мукуро.
Мукуро дышал. Хорошо.
Скоро они вернутся домой.
Кусакабэ прихватил с собой доктора Тамуру, тот был в домашних серых тапках с котятами и все охал и вздыхал.
– Домой, – пробормотал Кёя, и Кусакабэ схватил его за руку, отпустил:
– Я понял, Кё-сан, я понял.
Потом было утро, потом у футона мелькнул Рёхей – Кёя запомнил удивленно расширенные серые глаза и следом темноту, ничто. Потом он открыл глаза и уже привычно повернул голову направо. Мукуро лежал рядом.
Все правильно.
Кёя сел, ощущая слабость и голод. Руки дрожали как у старика. И кстати, руки. На запястьях Мукуро под одеялом прорисовывались наручники Облака. Это было прекрасно. Лучшего и пожелать было нельзя.
Мукуро – лицо чистое, без синяков и кровоподтеков – открыл глаза.
– Извини, у меня нет подвала, – сказал Кёя.
Мукуро пошевелился и вдруг улыбнулся – нежно и спокойно.
– Кёя, – проговорил он, будто перекатывая каждый звук, каждую ноту на языке.
– Что?
Он поднял руки, и наручники ударились друг о друга, звякнула цепь. Мукуро задумчиво посмотрел на шипы.
– Кёя, твой переходный возраст слишком затянулся.
Кёя встал на колени; с усилием, будто вспоминал, как стоять, поднялся на ноги. Нужно позвонить Фуруяме в ресторан, он пришлет еду. Ему хотелось есть. Хотелось ни о чем не думать, просто бессмысленно съесть отбивную, сашими, салаты. Торт со взбитыми сливками. Суп мисо.
Мукуро смотрел на него понимающе, мягко, и его лицо было белым, как сливки. Звенела натянутая цепь.
– Кто были те люди, – то ли спросил, то ли приказал отвечать Кёя.
– Те или эти, – беспечно улыбнулся в ответ Мукуро. – Хотели разобрать меня и посмотреть, что внутри. Ну, я уникален, ты знаешь.
Он сказал это просто, ни капли не рисуясь, отвечая на вопрос. Кёя пнул его ногой под ребра, и эта отвратительная терпеливая улыбка стекла с его лица, превращаясь в гримасу бешенства.
Он прижал руки к лицу, а когда отнял их, то снова улыбался.
– Да. Да, понимаю, ты зол, – голос лился тепло и ровно. – Сними это. Пожалуйста. Когда я закончу со своими делами, я вернусь, и ты снова сможешь их надеть. Я же не обманул тебя в парке? Я пришел. Правда?
Он был таким настойчивым. Суши, бисквит, луковый суп. Внезапно накатила тошнота, тупая, до головокружения сильная. Только вот блевать было нечем. Кёя закрыл глаза, выравнивая дыхание.
«Не игнорируй меня, будто я препятствие на пути к твоей цели», – подумал он.
– Собираешься сбежать?
– Для начала. Но потом… – Мукуро улыбнулся безумно и холодно, и Кёя вдруг вспомнил то существо, ту машину в парке.
– Что потом?
– Я убью их всех.
Мукуро смотрел прямо на Кёю, не видя Кёю. Сквозь него.
Не игнорируй меня.
Кёя вышел из комнаты, остановился. Предупредил, сдвигая сёдзи:
– Попробуешь сбежать – посажу на цепь.
– Эй, – позвал Мукуро. – Мне нужно в душ.
– Посмотрим.
Он добрел до своего кабинета, упал в кресло. Слабость то усиливалась, то отпускала.
«Что я делаю?» – подумал Кёя и набрал советника Иэмицу. Тот поднял трубку после третьего гудка, фоном слышались голоса и музыка, звенело стекло.
– Это Хибари, – сказал Кёя в трубку.
– А-а, – обрадовался советник. – Друг Цуны? Как погода в Японии, Кёя-кун?
– Мне нужна кое-какая информация от ЦЕДЕФ.
– Какая?
Шум отдалился – по-видимому, Иэмицу вышел из помещения.
– Разработки Эстранео не были уничтожены.
– Да, верно, – голос в трубке стал раздраженным и усталым. – Всегда находится жадная крыса.
– Кто их купил?
Иэмицу промолчал.
– Вы знаете, – утвердительно кивнул Кёя.
– Мальчик, спроси об этом лучше у Хаттори Ёске. У своего отца.
Трубка скрипнула в руке. Кёя посмотрел на столешницу – когда, интересно, появилась эта уродливая царапина? Нужно будет купить новый стол.
Он застыл в оцепенении, в странной, сковывающей неуверенности. Кого он ненавидел больше – Мукуро или отца? В любом случае, Намимори был его городом, здесь играли только по его правилам.
– …Кёя-кун? Кёя-кун, ты тут?
– Задумался, – ответил Кёя.
– Я спросил, как там Цуна.
– На прошлой неделе был живой.
Иэмицу засмеялся.
– Хреново у тебя с чувством юмора.
– Ага, – сказал Кёя.
В трубке заорали: «Го-о-о-о-ол!»
«Сраные папаши», – подумал Кёя, нажимая отбой. Он смотрел на экран телефона, на номер отца и поглаживал кнопку вызова, но все никак не мог ее нажать. А потом вздохнул, резко мотнул головой, будто вытряхивая ненужные мысли, и встал.
В этот момент что-то будто его ударило: он вспомнил Мукуро, лежащего рядом на асфальте, тихого и неподвижного.
Тихий… подозрительно.
Кёя вышел из кабинета, заставляя себя не бежать, не торопиться. Раздвинул сёдзи и встал на пороге, уже понимая, что происходит что-то неправильное, необъяснимое. Мукуро лежал неподвижно, распахнутые глаза смотрели в потолок, лицо побелело, заострилось, как у покойника. В два шага Кёя пересек комнату. Схватил его за руку, нащупывая пульс, укололся о шип наручника – другая рука Мукуро потянулась из-под одеяла как тряпочная; «Ну конечно, наручники». Кёя убрал их, сжал запястье – пульса не было. Не было и дыхания. Черт возьми, да что тут происходит? Сдохнуть здесь, сейчас – более мерзкую выходку трудно было бы выдумать. Кёя отбросил одеяло, задрал на Мукуро майку, прижался ухом к груди. Сердце не билось.
Кёя все ждал чего-то, непонятно чего, и чувствовал, как закипает ненависть, густая и черная как смола. Что-то скользнуло по его голове, пальцы зарылись в волосы, сжались. В груди послышался стук. Потом еще один. А потом перед глазами все перевернулось и Кёю впечатало щекой в татами.
– Так ты…
Мукуро навалился сверху, его локоть передавил шею. Он дышал часто и неровно, пальцы, сжимающие волосы, подергивались.
– Заткнись и слушай, – прошипел он.
– Пошел ты.
– Я хочу тебе кое-что сказать.
– Я думал, ты сдох, – прохрипел Кёя.
– Я хочу, чтобы ты, упертый сукин сын, меня выслушал.
– Лучше бы ты сдох.
– То, что у нас с тобой, – это детские игры. А то, что у меня сейчас, – это серьезные проблемы. Давай на время отложим детские игры. На время. Я обещаю.
Он наклонился, его лоб уперся в Кёин висок.
– Договорились?
– Отпусти или я тебя убью, – ровно ответил Кёя.
– Мне нужно в душ, – сказал Мукуро и разжал пальцы, сел. Кёя перевернулся, приподнялся на руках, глядя на Мукуро. Тот сидел, покачиваясь, опустив голову, и волосы падали, скрывали лицо.
– «Хаттори Тек». У них разработки Эстранео.
Мукуро посмотрел на него, губы растянулись в медленной, бесцветной улыбке.
– Я уже знаю. Но спасибо.
Следующие дни были неясными и призрачными, будто затянутыми дымкой. Дисциплинарный Комитет справлялся; Кусакабэ докладывал, что приезжали еще две группы. Говорил, что если бы стройка торгового центра не шла полным ходом, то пришлось бы что-то такое срочно организовать – очень удобно прятать трупы. Шутил, что, наверное, привидения в черных костюмах будут пугать молоденьких продавщиц.
«Позовем на открытие центра буддистского священника», – отвечал Кёя.
Ему было все равно.
Мукуро «умирал» еще раз – на самом деле он, конечно же, не умирал, а покидал свое тело, переселяясь в медиума. Пытался что-то узнать, но что – не рассказывал. Намимори плавился в августовской жаре.
Вечерами они сидели на энгаве и молчали – или говорили о чем-нибудь незначительном. Это не причиняло никаких неудобств, но в груди, где-то под ребрами, набухала темная тяжелая истома, и Кёя не думал о ней, старался даже не замечать.
Они случайно сталкивались в коридоре и молча расходились в разные стороны.
Это время было как один затянувшийся день.
Тем вечером они снова сидели на энгаве, и Мукуро вдруг спросил:
– Чего бы ты хотел больше всего?
– Чтобы в Намимори было спокойно, наверное.
Мукуро недоверчиво на него покосился.
Кёя молча пожал плечами.
– У меня все есть.
– Ты врешь, – заявил Мукуро. – Я точно знаю.
– Ничего ты не знаешь, – мирно ответил Кёя. – Давай, похвастайся, что ты видишь людей насквозь.
– Люди похожи на свои мечты, – ответил Мукуро. – Так что ты врешь.
Кёя вздохнул и откинулся назад, падая на нагретую поверхность энгавы. И вдруг неожиданно для себя произнес:
– Я хочу путешествовать.
– И бросить Намимори? – Мукуро повернулся к нему, темный силуэт на фоне алого неба.
– Ну да, в этом вся проблема.
Кёя помолчал, потом спросил:
– А ты?
– Ну, надрать тем уродам задницы не очень-то тянет на мечту, – хмыкнул Мукуро. – Так что ничего.
– Что-то же ты хочешь.
– Якисобу на ужин. Уделать тебя в «Мортал Комбат». Досмотреть тот сериал про самураев.
– Не смеши меня.
Мукуро пошевелился, беспокойно и как-то скованно. Его взгляд скользнул по лицу, остановился чуть ниже уровня глаз. А потом он отвернулся.
– Пожалуй, ты прав. Есть кое-что.
Ночью Кёя проснулся от назойливого дребезжания. Нащупал в полудреме источник шума – это был телефон. Прижал к уху, выдохнул:
– Какого хрена.
– Здравствуй, Кёя, – окатило холодом, смывая сон.
– Здравствуй, отец.
Он услышал треск корпуса, в следующий раз нужно брать стальной, какой-нибудь прочный. Дерьмо этот пластик.
Кёя заставил себя разжать пальцы, чуть придерживать телефон, прижимая к уху.
– Я знаю, во что ты вляпался, – сухо сказал отец.
– Я знаю, что это твои люди, – улыбнулся в трубку Кёя. Старый сукин сын был в ярости. Не голос, а звуки райской музыки.
– Я знаю, кого ты прячешь.
– Я знаю, зачем он тебе нужен.
– Я сравняю с землей твой сраный Намимори, – тихо, едва слышно произнес отец. – Хаттори Кёя, ты это понимаешь?
– Попробуй. Только попробуй.
Отец промолчал.
– И я Хибари Кёя, – сказал Кёя и выключил телефон. В тишине оглушительно громким казался стук сердца. Он закрыл глаза, но сон окончательно ушел. До рассвета было еще далеко. Кёя встал, потянулся и вышел в коридор.
Проходя мимо комнаты Мукуро, он сбавил шаг. Неожиданно ему что-то послышалось, что-то тихое, полустон-полувздох. Он остановился; осторожно, стараясь не выдать своего присутствия, потянул створку в сторону, заглянул в щель. Мукуро лежал на спине, а на нем сидела голая женщина, изгибалась, то привставая, то опускаясь. У нее были тяжелая грудь и широкие бедра, волосы спадали на спину темной волной. Ладони Мукуро скользили по ее спине, останавливались на ягодицах, оглаживали талию. Женщина закинула руки за голову и вдруг обернулась.
Кёя задвинул створку.
Он вернулся в комнату; лег на футон, ощущая неуместное возбуждение. «Нужно завтра зайти в «Лепестки пиона», – подумал он и закрыл глаза. Спать не хотелось – хотелось избавиться от этого беспокойного, томящего чувства. Вдруг Кёя понял, что он лежит сейчас так же, как Мукуро, да что там, нет никакой женщины, все это дрочка на фотографию и не больше. Он представил, как женщина-иллюзия покачивается, приподнимаясь, как по ее груди, сорвавшись со щеки, стекает капелька пота – и капает вниз с заострившегося соска. Представил Мукуро, и как тот сосредоточенно и слепо смотрит на женщину и одновременно насаживает ее на себя, удерживая за бедра.
Кёя погладил член, сжал его, двинул рукой. Этот стон – это был Мукуро, да? Какой он, когда перестает строить из себя супермена? Каким он будет, если снять с него эту иллюзорную женщину, отдрочить ему, закинуть ногу на плечо, придерживая за лодыжку, и медленно втиснуться внутрь?
Если поцеловать его?
Кёя вздрогнул и закусил губу, сдерживая стон.
«Что я делаю?» – тоскливо подумал он, обтирая влажную, липкую ладонь об простыню.
Утром Кёя встал, сходил в ванную, накинул домашнюю юкату и направился на кухню. Еду уже доставили, что же там было сегодня? Неважно. Кёя сделал чай, сел за стол.
Положил рядом открытку из публичного дома. Он долго ее выбирал: ни робкая тихоня Юко, ни смешливая заводная Жоржетт, ни строгая взрослая Кагуя не подходили; не подходили и остальные. Может, Ивако? Она похожа на ту вчерашнюю женщину, должно быть, именно такие нравятся Мукуро.
Он уже почти закончил с завтраком, когда появился Мукуро. Кивнул, улыбнулся сонно и нежно – «Что я делаю?» – плюхнулся за стол и пододвинул к себе тарелку.
– Омлет отличный, – сказал Кёя. – И знаешь, что. Вот, сходил бы ты.
Он пододвинул к Мукуро открытку – обнаженная женщина, закинув руки за голову, полуобернулась и смотрела, непроницаемо улыбаясь, темная волна волос падала на спину. Внизу был напечатан телефон, «О-Ива» и «Лепестки пиона».
Мукуро посмотрел вскользь, хмыкнул:
– Что, тоже твой?
– Намимори весь мой. Почему публичный дом должен быть исключением?
– Действительно, – кивнул Мукуро. – Подашь соль?
Кёя смотрел, как он ест, и думал, что Мукуро не воспользуется приглашением. Он, наверное, чувствует себя униженным и скрывает неловкость за обыденными репликами. Хотя нет ничего более естественного в их возрасте, чем желание трахаться. Воображение тут же напомнило о себе: Мукуро, обмякший и горячий, в его руках, и то, как он отводит голову – медленно, оглушенно, будто под водой.
– О чем задумался?
– Что?
Мукуро отодвинул тарелку и неожиданно сказал:
– Знаешь, а я ведь слышал, как ты шел мимо и остановился.
Кёя отставил чай.
– И как отодвинул перегородку, – продолжил Мукуро. – Так что ты видел не ту иллюзию. Вкусно. Сам готовил?
И взял кофе, дружелюбно улыбаясь, спокойно глядя в глаза.
– Разумеется. А потом сам упаковывал в фирменные пакеты «У дядюшки Джо», – ответил Кёя и неторопливо отпил чай. Мукуро не отрывал от него взгляд, будто хотел что-то сказать, но не был уверен, стоит ли.
– Так с кем ты трахался на самом деле?
– А тебе-то какое дело?
– Никакого, – Кёя встал и вышел из кухни.
С улицы послышался громкий до омерзения бодрый голос, и Кёя вдруг вспомнил: Рёхей пришел. Ночной звонок отца не был обычным предупреждением – он был предупредительным выстрелом. Некоторые меры стоило принять заранее.
Рёхея наконец-то впустили в дом; он появился в коридоре у входа, снял обувь и энергично направился вперед.
– А, Кёя! Привет!
Кёя мотнул головой в сторону кабинета.
Рёхей зашел, посмотрел на него внимательным оценивающим взглядом; сел в кресло. Почему-то вспомнилось, как их с Мукуро привезли домой, Рёхей там тоже был, точно был. Он со своей коробочкой Солнца…
– Спасибо, – сказал Кёя, сам не зная, за кого именно благодарит.
– Года два тебя не видел таким красивым, – отмахнулся Рёхей.
– Я упал с лестницы.
– А Мукуро?
– Он упал с лестницы.
– Слушай, познакомь меня с этой лестницей! – засмеялся Рёхей. – Приглашу ее в боксерский клуб.
– Иди ты, – ответил Кёя и вдруг почувствовал себя тем недавним Кёей, которого волновал только порядок в Намимори и возможность избить сильного противника. Это ощущение было приятным и немножечко стыдным, будто он рассматривал старые фотографии и удивлялся тому, какой он маленьким был дурной.
– Так чего ты хотел? – помолчав, спросил Рёхей.
– Чтобы ты подержал у себя одну вещь.
– О! Я знаю. А если с тобой что-то случится, я открою конверт и прочитаю инструкции, да? Фильм такой недавно смотрел.
– Не тупи, – ответил Кёя. – Если со мной что-то случится, передашь этот конверт малышу.
– Что там? – Рёхей поднял со стола конверт, покрутил в руке с таким видом, будто внутри была дохлая змея.
– Грязные фотографии, – подмигнул Кёя.
Рёхей засмеялся; взгляд оставался внимательным и немного встревоженным.
– Для дрочки сойдут? – спросил он.
– Ну… разве что ты дрочишь на старперов.
Рёхей фыркнул, помолчал, кивнул.
– Пойду.
Он уже выходил из кабинета, когда Кёя неожиданно сказал:
– Там бомба.
На какое-то короткое мгновение он почувствовал усталость и сожаление, до боли сдавил виски – отпустило. Вдалеке послышался голос Рёхея:
– А, Мукуро, привет. Тоже уходишь?
– Вроде того, – ответил Мукуро. В глаза кинулись черные пятна, и когда Кёя смог проморгаться, то обнаружил, что стоит в коридоре, что вцепился в плечо Мукуро, что уже отвел руку для удара. По телу прокатилась горячая волна.
– Скоро вернусь, – сказал Мукуро как ни в чем не бывало и снял его руку с плеча.
В этот момент тысяча мыслей пронеслась в Кёиной голове. «Куда ты собрался», «Ты никуда не пойдешь», «Один», «Никуда», «Иди куда хочешь». С каждой мыслью злость все закипала, сильная до головокружения, вспучивалась уродливыми зловонными пузырями. Вот-вот лопнет.
Это было неправильно. В его Намимори все жили по его законам. Его Дисциплинарный Комитет. Его Мукуро.
– Я скоро вернусь, – повторил Мукуро. Плевать ему было на Кёины законы.
– Делай что хочешь, – ответил Кёя и достал из кармана телефон, привалился к стене. Чертов пластик.
Входная дверь хлопнула. В трубке слышался голос Кусакабэ:
– Кё-сан? Кё-сан, это вы? Кё-сан?
– Что там с гостями? – спросил Кёя.
– Их видели в соседнем городе, мы выезжаем.
– Не надо.
– Что?
Будь он рядом, за такой вопрос получил бы по зубам.
– Не надо. Сам прогуляюсь. Южные ворота?
– Так точно.
Этот тупой самонадеянный кретин. Он не знал папашу, как знал его Кёя, он, наверное, думал, что все еще играет с «мафией». Когда он доиграется, когда его растянут на операционном столе, что тогда?
Он представил, как скальпель осторожно поддевает веко, обнажая левый глаз. Куртка, тонфы, кольцо. Этот скальпель будто застрял в его голове. Хотя там были еще хирургические дрели, щипцы, какие-то тонкие, изогнутые крючьями хреновины. Все в его голове. Болезненно кололи, будто их кто-то шевелил. Ты не оружие, говоришь? Да ты самая настоящая подопытная крыса. Затянуть потуже шнурки на ботинках. Круглые холодные пластины датчиков бесстыдно липнут к обнаженной груди, к шее, к животу. Спасибо, хватит. Добрый день, Танамори-сенсей. Мне насрать, куда вы едете, вы едете к Южным воротам. Да, прямо сейчас.
Кёя не знал, что такое страх; минуя стадию оцепенения и бессильной ярости, он сразу переходил к бешенству.
Он стоял посреди дороги, прямо на разделительной полосе, и нетерпеливо постукивал кольцом об отверстие коробочки. На горизонте появились черные точки-машины.
Кёя воткнул кольцо в коробочку, чувствуя, как внутри все перекручивается от злости. Скоро это пройдет.
Автомобилей было три, и они даже не думали тормозить. Фиолетовый шар прокатился навстречу, набирая скорость. А потом еще один, еще и еще. Грохот, скрежет металла, кто-то закричал, загорелся последний автомобиль. Пламя взметнулось, плеснуло неконтролируемо, мощно.
И тут Кёя услышал телефонный звонок – не столько даже сам звонок, сколько вибрацию трубки в кармане.
– Слушаю, – сказал он в трубку. Все уже затихло, только какое-то обгоревшее черное существо каталось по асфальту и выло.
– Кто там орет, – донесся из трубки сухой брезгливый голос.
– А то ты не знаешь, – оскалился Кёя, подошел и с силой опустил тонфу на затылок существа, придавив к земле ногой.
Что-то хрустнуло, стало тихо.
– Кёя, – сказал отец.
Странно, но его голос, сама его интонация была такой же, как у... К черту Мукуро.
– Нам нужно поговорить.
– Ну, давай поговорим. Я не хочу иметь с тобой ничего общего. Не лезь в мою жизнь, не трогай мое. Ты мне никто. Сколько еще твоих людей мне нужно убить, чтобы до тебя дошло?
Обломки автомобилей догорали. В небо тянулся густой черный столб, ровный, как дым от благовоний в безветренном помещении. Что-то снова взорвалось, и перекрученный, оплавившийся кусок металла приземлился у его ног.
Отец помолчал, а потом спросил так, будто у него что-то болело:
– Как твои дела?
Кёя расхохотался. Он сам от себя этого не ожидал – и был неприятно удивлен, услышав в смехе истерические нотки.
Вся ирония ситуации заключалась в том, что старый мудак в нем души не чаял. Любил как часть себя, как продолжение себя, как вещь. Настолько, что готов был отсечь все, что уродует драгоценного единственного сына, для его же пользы.
Будь он чьим-то еще отцом, Кёя мог бы уважать его, восхищаться им – сильным, властным, опасным, настоящим хищником. Хотел бы победить его, превзойти во всем.
Или это опять ловушка?
«Я хочу, чтобы ты превзошел меня во всем».
Что в нем вообще – его собственное?
Может быть, он уже думает и действует так, как хочет от него этот человек, сам того не замечая? Вдруг вспомнилось, как он шел по переулку за Мукуро, наблюдая, как мерно качается трезубец в его руке, собираясь избить до полусмерти, а потом захотел остановиться – и не смог вернуть контроль над телом.
Это ощущение потери контроля над собой было равносильно потере себя.
Отец и Мукуро. Выбор без выбора.
Не нужно сейчас об этом думать. Только не сейчас.
– Ладно, – неожиданно проговорил отец. – Я сдаюсь.
В его голосе Кёе почудился отзвук мучительного, тоскливого непонимания, желания, чтобы все поскорее закончилось.
Впервые за очень долгое время они разделяли чувства друг друга.
– Делай, что хочешь, – сказал отец. – Если тебе так угодно, ты мне больше не сын. А насчет предмета нашего общего интереса... Я должен быть уверен в том, что разработка не уйдет налево. Это было бы недопустимо.
– У тебя нет причин беспокоиться, – ответил Кёя.
– Я должен быть уверен, – настойчиво повторил отец. – Когда тебе будет удобно встретиться?
Когда ему что?..
– Сейчас.
– Я пришлю машину. Жди.
«Когда он забывает о своем отцовском долге, с ним действительно легко иметь дело».
Кёя улыбнулся. Теперь все будет хорошо. Кёя умел быть убедительным; он это знал, а Хаттори Ёске – пока нет.
– Договорились, – сказал он и позволил себе проявить капельку тепла: – Только не катафалк.
Не прошло и получаса, как перед ним остановилась потрепанная синяя «БМВ». Дядина показная скромность порою затмевала сияние его же публичного образа.
«Будто перед своими нужно притворяться более искусно», – подумал Кёя.
«Или будто он привык жить с сотнями невидимых камер», – мелькнуло новое, умиротворенное и понимающее.
Дядя вышел из машины, неодобрительно посмотрел на раскатанный в тонкую лепешку обгоревший металл – не мог же Кёя оставить обломки посреди дороги, в его Намимори должен быть порядок, – и вздохнул:
– Садись, поедем.
В салоне кроме водителя оказалось еще двое телохранителей. Кёя поморщился, и дядя ворчливо ответил:
– Из-за тебя, засранец, оторвался от важных дел. Тоже мне, такси нашли.
Телохранители сидели истуканами; впрочем, какая разница. Сейчас-то уже какая.
Через десять минут молчания дядя снова вздохнул и достал банку газировки. Бросил небрежно:
– Будешь?
– Да, – кивнул Кёя.
Когда он протянул руку, телохранитель справа напрягся – незаметно для глаза, дернулся и тут же расслабился. Столько людей. Это начинало раздражать. Лучше бы он вызвал машину из Намимори.
Кёя открыл банку, сделал глоток – напиток был приятно прохладным, пузырьки щекотали и лопались во рту. Дядя, видимо, решив, что его одолжение к чему-то обязывает Кёю, снова заговорил:
– Мне иногда кажется, что у тебя не все в порядке с головой. Или ты принимаешь наркотики?
Кёя хотел ответить, но вдруг понял, что не может отвести взгляд от каменного затылка водителя. Тело будто замерзло, окоченело. Перестала ощущаться холодная металлическая банка, кожа сиденья, люди по обе стороны.
Дядя повернулся, хмыкнул.
– Останови машину. Вы двое, выходите.
Звуки тоже стали неясными, размытыми, будто окоченение проникало все глубже и глубже.
Хлопнули двери, машина тронулась.
– Мы едем в закрытую клинику, Кёя. Там ты немного подлечишь нервы – у тебя же не все в порядке с нервами, правда? – и выйдешь на свободу достойным человеком.
Дядя усмехнулся своей шутке:
– На свободу, да.
Под толстой ледяной коркой ворочалась, закипая, ярость. Мысли метались бессвязно, хаотично. «Что-то в газировке?» «Отец знает?» «Какая еще клиника?» «Как он мог так поступить – со мной?»
– У Ёске не было другого выхода, – сказал дядя. – Ты вообще, абсолютно не понимаешь, что тебе хотят добра. Я думаю, ты сумасшедший, мальчик. Это грустно, но поправимо. Тебя вылечат. Не пройдет и года, как ты вернешься в семью.
Кёя сидел, чувствуя, как чудовищное давление разрывает его изнутри, еще немного – и лопнет голова; и в то же самое время какая-то его часть равнодушно, внимательно фиксировала каждое слово. Будто записывала пьяный бред маньяка, чтобы потом использовать как доказательство его виновности.
Клиника? Через год, говорите, вылечат?
Проблемы с нервами?
Да вы даже не представляете, какие.
– И тебе крупно повезло, кретин, – продолжал нудеть дядя, – что ты сын Ёске. Иначе бы ехал сейчас не в клинику, а в лабораторию в Аомори. И все-таки, как у тебя получилось раскатать машины в лепешку? Пригнал каток? Сумасшедший, ты точно сумасшедший.
«Ты прав».
Оболочка лопнула.
– Что? – слишком резко для своей комплекции развернулся дядя.
– Ты прав, – хрипло ответил Кёя.
Облачная сфера разрасталась; на сиденья, на дядино испуганное лицо легли сиреневые блики. Кёя слышал, как хрустит камень кольца, вдавленный в отверстие коробочки; он уже мог шевелиться, но все еще не чувствовал тела, не соразмерял усилий.
– Что ты... Что это?! – повысил голос дядя. Водитель ударил по тормозам, потянулся к кобуре. И тогда сфера выстрелила шипами.
«БМВ» остановилась. Кёя осторожно пошевелил головой, потом наклонился вперед. Поднял руку с кольцом – казалось, она весила тонны.
– Я точно сумасшедший, – с трудом ответил он дяде. Тот промолчал – вероятно, ему мешал ответить шип, пробивший голову от правой глазницы к затылку.
Водитель еще подергивался, но тоже казался мертвым. Кёя взял из его руки пистолет, попытался открыть дверь. Получилось не сразу, пальцы соскальзывали; его била крупная дрожь. С трудом открыл дверь, вывалился из машины, отполз на четвереньках к обочине. Его стошнило газировкой и желчью, спазмы были сухими, болезненными, будто в желудке резвились ежи. Ежи... Кёя отозвал Облачную сферу, сел, держась за землю. Руки все еще дрожали. Домой, нужно срочно домой. Защитить Намимори.
Отец не будет ждать, пока он придет в себя.
Кусакабэ приехал сам, к этому времени Кёя уже мог стоять на ногах и не заваливаться набок. Пистолет он где-то потерял, да и черт с ним. Солнце клонилось к закату, в наступающих сумерках Кёю можно было принять за нормального человека. Или это Кусакабэ делал вид, что все нормально.
Он сел на переднее сиденье, ехали молча; в какой-то момент Кусакабэ подал голос:
– На заднем сиденье газировка, если хотите.
Кёю передернуло. На мгновение ему показалось, что если он обернется, то увидит двух телохранителей и наивного дурачка, которого провели как младенца.
– Я сделал все, как вы приказали, – помолчав, продолжил Кусакабэ. – Город закрыт. Полиция проверяет всех недавно прибывших.
– Никто не появлялся? – спросил Кёя.
«Никто не возвращался?»
– Никто.
К дому они подъехали уже в темноте. Кёя вышел, шагнул во двор, прошел по узкой дорожке. Деревья и кусты по обе стороны казались черными. И что-то, похожее на человеческую фигуру, темнело на энгаве.
Кёя сел рядом, молча. Спустя время в просвете между облаками показалась луна, зеленоватая и такая мутная, будто смотришь сквозь запотевшее стекло.
– Город закрыт, – сказал Кёя. – Завтра я наведаюсь в лабораторию. Предупреждая твой вопрос: где она – тебе знать не обязательно.
– В Аомори, – отозвался Мукуро. Кёя развернулся и вдруг понял, что все это время тот смотрел в пиалу с чаем, не отрываясь, не двигаясь. И что он в домашней юкате, а одежда, заляпанная чем-то темным, грудой лежит рядом.
Кёя взял чайник, встал и ушел в дом. Когда он вернулся, Мукуро все так же сидел и смотрел в пиалу.
– Я там был, – неожиданно подал он голос. – Сегодня.
– Вот как.
Ему было все равно. Проблемы Мукуро казались ему неважными.
– Я попался, – продолжил Мукуро, медленно и отстраненно, будто пересказывал, вспоминая, содержание скучной книги. – Пришел в себя. Вовремя. Не люблю острые блестящие предметы. Вырвал крепления. Перебил там всех. Вернулся сюда.
Кёя налил себе чай. Отец врал от первого до последнего слова. Когда он звонил, они уже схватили Мукуро.
«Как он посмел», – подумал Кёя, но на злость уже не оставалось сил, и эта мысль прозвучала удивленно и потерянно.
Как ты мог так со мной поступить.
Мукуро рассказывал что-то еще, Кёя не слушал, кивал, подливал чай. Все, происходящее с ним, происходящее с Мукуро, вдруг будто спрессовалось в тяжелую вязкую субстанцию и обрушилось ему на голову. У взрослых другие игры, другие правила.
Единственный способ победить отца – играть по его правилам.
Приняв его правила, Кёя проиграет сразу и безоговорочно.
Обратиться к старшей Вонголе, потянуть за собой Альянс, столкнуть интересы. Использовать наследство Эстранео как приманку. Подтолкнуть бюрократическую машину. Убедить, что запрещенное оружие, попади оно к людям, означает конец Альянса. Не обладая монополией, мафия превратится в кучку опасных преступников. Интерпол, вооруженный разработками Эстранео. Автоматизация технологий. Сотни, тысячи таких, как Мукуро. Ужасное будущее.
Достаточно процентной его вероятности – и с Хаттори Ёске покончено.
С Хибари Кёей тоже.
Он станет тем, против чего сражался.
– Ты не слушаешь, – сказал Мукуро.
– Пойдем спать, – ответил Кёя. Он встал, взял Мукуро за руку, повел в дом. Чуть не прошел мимо двери; Мукуро остановился, потянул к себе:
– Сюда.
Без лишнего звука, без лишних движений они разделись, залезли под одеяло. Рука Мукуро легла на его плечо, пальцы зарылись в волосы. Ровное теплое дыхание скользнуло у щеки.
Сквозь дрему Кёе почудилось, что они лежат на крошечном островке земли, а вокруг рушится мир и осыпается в черную бездонную пропасть.
Проснулся он еще до рассвета – то ли мешало чужое присутствие, то ли что-то разбудило. Нащупал телефон – и, недолго думая, отпустил: если бы случилось что-то серьезное, его бы подняли.
Можно было не торопиться, все было хорошо.
Вчерашний день отступил, спрятавшись где-то в самом дальнем уголке сердца. Кёе было лениво и дремотно, он смотрел на Мукуро. Он мог бы смотреть на Мукуро вечно. Черты лица смягчились, вызывающая красота поблекла, превращаясь в неясное очарование, тонкое, как осенние паутинки в небе. Спящий, Мукуро не был ни скрытным, ни отстраненным. Он был растрепанным, к щеке прилипла темная прядь. Помешкав, Кёя осторожно протянул руку и убрал волосы с лица Мукуро. Тот открыл глаза, что-то пробормотал и снова заснул.
Кончики пальцев в том месте, где они прикасались к чужой коже, покалывало. Кёя приподнялся, опираясь на локоть, и снова дотронулся до щеки, обвел скулу, задержался в ямочке под челюстью, протянул невидимую линию к ключице.
Мукуро пошевелился – не отворачиваясь, наоборот, придвигаясь. И вдруг открыл глаза.
«Кёя», – беззвучно отозвалось в голове, будто мед, будто любовь, но Мукуро не произнес ни слова. Он просто смотрел.
Просто смотрел, и его взгляд выворачивал внутренности, отдаваясь жарким, яростным возбуждением.
А потом сказал:
– Привет.
– Что с тобой вчера произошло? – спросил Кёя. Ему нужно было знать – в конце концов, он собирался сделать так, чтобы вчерашний день ни для кого из них больше не повторился. Ему не хватало дополнительной мотивации. Этим утром он был недостаточно зол.
Ему просто нужно было знать.
Мукуро засунул руку под одеяло, погладил его по спине – и Кёя почувствовал, как дрожь пронизывает позвоночник.
– Еще так рано, – вздохнул Мукуро. – Давай спать.
Он закрыл глаза, убрал руку, даже отодвинулся. Только все это было притворством.
– Расскажи мне, – шепнул Кёя прямо в ухо и прикусил мочку, лизнул. Та же самая, уже знакомая дрожь прошла по телу Мукуро, обожгла электрическим током.
– У них там небольшое жилое здание, лаборатория находится под землей. Периметр... Метров пятьсот? Шестьсот? О господи... Кёя, определись уже, чего ты хочешь.
«Тебя».
Почему он целует Мукуро?
– Ты проснулся? – спросил Кёя.
– Вполне.
– Я не про периметр спрашивал.
Ему отчаянно не хватало мотивации.
– Я знаю.
– Ты мне не доверяешь?
Ему нужно было заткнуться минутами раньше.
– Я был дома, – помолчав, задумчиво сказал Мукуро. – Самым простым объяснением в тот момент казалось, что мне все еще двенадцать, а все это – Кокуё, Вонгола, Вендикаре – галлюцинация, бред. У меня всегда было хорошо с воображением. А потом какой-то урод попытался ткнуть в меня блестящим металлическим предметом, и тут я понял – я дома, я пришел в себя и мне так страшно, что я их всех сейчас убью.
Он пошевелился, вздохнул. Поймал Кёину руку, блуждающую по груди, поднес к губам, тронул нежную кожу на запястье – Кёе пришлось прикусить губу, чтобы не застонать. Тихо засмеялся – и от этого поддразнивающего, довольного смеха вдруг стало так головокружительно пьяно, что возбуждение превратилось в чистую эйфорию.
– Понятно, что Эстранео не допустили бы такой ошибки. Не дали бы мне проснуться.
– Тогда какую ошибку они допустили? – спросил Кёя. Сосредоточиться на разговоре становилось все труднее.
Мукуро улыбнулся.
– Никакой. Они просто слишком хорошо сработали.
– Да-да, я помню, ты уникален, – Кёя улыбнулся в ответ.
– А ты?
– Я? Я не задумывался о своей уникальности.
– Нет. С тобой что вчера случилось? – Мукуро все еще выглядел расслабленным, разнеженным, но не стоило этим обманываться. Он ждал ответа на вопрос.
«Есть один старый мудак, который считает меня своей вещью. Он тоже, как и ты, хочет, чтобы я делал то, что ему нужно. Он попытался отправить меня подлечить нервы. Нейролептики великолепно успокаивают. А еще он пообещал мне, что оставит меня в покое. И я ему поверил. А еще он пообещал мне, что оставит в покое тебя. Этот старый мудак – мой отец, и он не остановится, пока я его не убью».
Семейное дело, личное дело.
В таких делах нет места посторонним; трупы, вранье и старые фотографии отправляются на дно самого глубокого котлована, а потом живешь и пытаешься убедить себя, что из подвала не воняет мертвечиной.
– Ничего, – ответил Кёя.
Мукуро прищурился – глаза стали темными и внимательными. Казалось, расстояние между ними увеличивается с такой скоростью, будто они разлетаются в разные концы света. Все дальше и дальше.
– Секреты, сплошные секреты, – насмешливо сказал он, отодвигаясь. Кёя потянулся к нему, а потом убрал руку. Пожал плечами.
– У всех свои.
– И только твои неприкосновенны, – ответил Мукуро. – Тогда будь последовательным, не лезь в мою жизнь.
Эти его слова – Кёя слышал их совсем недавно, дня не прошло, как сам их говорил, – отдались в голове болезненно и глухо. Будто кто-то ударил по затылку, а руки связаны. И металлический привкус во рту все сильнее и сильнее.
– Завтра иди куда хочешь.
Ему было трудно сосредоточиться, и он смотрел на губы Мукуро. Еще недавно такие мягкие, полуоткрытые; сейчас изогнутые брезгливо и зло.
– Завтра? – тихим, вздрагивающим от злости голосом спросил Мукуро. – Ты вообще понимаешь, кому ты это говоришь?
Он встал и огляделся, поднял с пола юкату, надел.
– Идиоту, который сам лезет в ловушку, – ответил Кёя. Мукуро и его детские игры с «мафией». Он что, считает себя неуязвимым? Гул в голове нарастал. Лицо Мукуро плавало перед глазами. Он ничего не знает о старом мудаке. А тот, в свою очередь, знает, как он важен для Кёи. Может быть, дело уже не в разработках Эстранео.
«Ты – мое слабое место».
– Ты собираешься выйти на улицу в таком виде? – поинтересовался Кёя.
Мукуро, уже отодвинувший сёдзи, раздраженно дернул плечом, и по одежде прошла волна – ткань юкаты расплылась, изменила фактуру и очертания. Теперь он был в джинсах и футболке.
– Ничего, новую куплю, – бросил Мукуро и вышел.
Хлопнула створка двери.
Кёя выругался ему вслед. Его раздирали противоречивые желания: догнать и избить, догнать и затащить в кабинет, содрать одежду, перегнуть через стол и трахнуть, не беспокоясь ни о своем, ни о чужом удовольствии. Может быть, это принесло бы облегчение. А может, нужно расслабиться и выкинуть Мукуро из головы.
Город оцеплен, если кто-нибудь, неважно, с какой стороны, появится на границе – Кёе тут же доложат. Сейчас куда важнее понять, что задумал папаша.
Он уже почти договорился с собой, сел на футоне, нащупывая юкату – и тут зазвонил телефон.
На дисплее высветился номер Рёхея. Какого черта ему нужно?
– Привет, ты не спал?
Голос Рёхея был прерывистым, задыхающимся – но это могло говорить и о том, что он звонит с утренней пробежки. Сейчас самое время.
– Слушаю, – бросил Кёя.
– Я кое-что разузнал. Надо поговорить.
Идиот.
– Открывал конверт? – презрительно улыбнулся Кёя.
В трубке было слышно только сбитое дыхание. Потом Рёхей ответил:
– Нет. Но теперь я точно представляю, что там. И знаешь что?
– Что?
– Это нихрена не бомба.
Кёя вздохнул. Рёхей что-то знал, и не хотел доверять это что-то телефону.
– Ты сейчас рядом?
– В трех кварталах.
– Заходи в гости, – он зевнул, поднялся и накинул юкату, придерживая плечом трубку. – На кофе и пирожные.
– После пробежки – самое то, что надо, – хмыкнул Рёхей и отключился.
У дядюшки Джо сегодня на завтрак была нежнейшая запеканка с неопределенно ягодным джемом. Кёя посмотрел на нее и пошел делать кофе – он был слишком взбудоражен, его знобило, ему не хотелось есть. Да еще и две порции. Ну да, конечно. Мукуро. Чужая наблюдательность резанула неожиданно болезненно. Они могли бы без всяких выяснений заняться сексом, а потом, проголодавшись, добраться до кухни, позавтракать – и снова заняться сексом. Кёя думал об этом отстраненно, даже не как об упущенной возможности – о чем-то выдуманном, несуществующем. Мукуро бы, конечно, засомневался в устойчивости кухонного стола. Кёя бы возразил, что этот стол так надежен, как если бы в него забили сваю. Мукуро бы не поверил, и тогда бы Кёя счел долгом развенчать его опасения на собственном примере. Что за чушь лезет в голову.
В коридоре послышались шаги.
– Дверь была открыта, – сказал Рёхей. – Но в самом деле, кто к тебе сунется.
Кёя тряхнул головой, приходя в себя.
Рёхей, в спортивном костюме, стоял у входа в кухню и щурился – проницательно и очень неприятно.
Рёхей не боялся ничего. Он не боялся ни побед, ни проигрышей, ни перемен в жизни. Он даже глазом не моргнул, когда Кёя обнаружил у себя в Намимори, подумать только, бойцовский клуб. Он непозволительно долго думал над предложением – над разрешением превратить клуб в подпольные бои под покровительством Дисциплинарного Комитета. Но теперь он боялся – это было заметно, его подводила мелкая моторика. Привыкнув к тому, как двигается Мукуро – плавно, с не замечающей себя уверенностью, – Кёя видел эти крошечные заминки.
– Привет, – сказал он. – Если ты наконец-то заметил чужаков в Намимори, я очень сильно разозлюсь. Я, может быть, даже разобью твою голову об кафель.
– Я экстремально впечатлен, – ответил Рёхей, открыл холодильник и достал бутылку с водой.
Кёя наблюдал за его перемещениями, попивая кофе. От пола тянуло холодом, босые ноги тут же замерзли. Странно, раньше не замерзали. Раньше он пил по утрам чай. Это Мукуро пил кофе.
– Что ты там разузнал? – резко спросил Кёя.
– Мидзуки распотрошил корпоративный сервер, – ответил Рёхей так, будто это все объясняло.
Кёя отставил чашку. Норикава Мидзуки, официально безработный, был постоянным посетителем боев. Недавно даже сам решил выйти на ринг, но не особо успешно. Зато в обеспечении информационной безопасности предприятия он оказался незаменим. Кёя использовал его пару раз в своих делах, но потом решил, что польза не стоит необходимости общаться с этим жалким недоноском.
– И что нарыл этот скунс? – поинтересовался Кёя.
Рёхей вытащил из кармана флэшку, бросил. Кёя, поморщившись, поймал. В другое время он бы не допустил такой вольности. Да и сейчас – если бы на месте Рёхея был Мукуро, дело бы закончилось дракой. Нет, дракой бы все только началось. Может быть, даже обошлось без драки. Тихий дразнящий смех, и губы щекочут запястье. Глаза в полумраке кажутся черными. Когда он думал о Мукуро, что-то внутри становилось мягким и тревожно беззащитным.
Нужно собраться.
– Эй, Кёя, – окликнул Рёхей. – Ты слушаешь?
– Да.
– В общем, были такие ребята, Эстранео, они еще проводили эксперименты над людьми. Придурки, наверное, хотели вывести Супермена, но потом их всех вырезали, лабораторию разнесли, а резервную копию данных…
– Сперли какие-то крысы, – криво улыбаясь, продолжил Кёя. В изложении Рёхея эта история приобретала привкус дешевого боевика, в котором герой – обязательно бывший десантник, а героиня – блондинка. Злодеи там все как на подбор болтливые и самонадеянные, и в конце под звуки взрывов и криков агонии десантник с блондинкой целуются на фоне заката.
Целуются.
Во что ты вляпался, а, Мукуро?
Что, черт возьми, ты затеял, отец?
Остывший кофе горчил. Флэшка у Рёхея была черная, прорезиненный корпус нагрелся от тепла тела.
– …и спустя несколько лет эта информация попала к Хаттори Ёске, твоему отцу, – закончил Рёхей.
– Пойдем в кабинет, – сказал Кёя и встал.
– Не дергайся так, – вздохнул Рёхей.
– Не дергайся так, – повторил он двумя часами позже, а Кёя тупо смотрел на монитор и все никак не мог понять, почему так дрожит и трясется курсор мыши. Сломалась, наверное. Вещи ломаются, с ними такое бывает. Строительство в Тояме, Аомори и Сакате, сметы и заключения специалистов, нестандартная планировка, оборудование по спецзаказу.
Тайные переговоры, завуалированные интересы, безымянные юристы, билеты на самолет, заказанные на имя несуществующих докторов неизвестных наук. Эта скучная неинформативность обрывочных данных сводила Кёю с ума, заставляла параноидально достраивать всю картину.
Картина вызывала страх.
Он не знал, что такое страх; его реакцией на угрозу были оцепенение, ярость, бешенство, но курсор все болтало и болтало по монитору, и Кёя никак не мог навести его на нужную строчку, а потом что-то придавило пальцы к столешнице, теплое, тяжелое и такое же дрожащее, и указатель застыл.
Кёя посмотрел на свою руку, зажавшую мышь, поверх – ладонь Рёхея. Медленно перевел взгляд.
– Убери.
– Успокойся, – ответил Рёхей. – Вот, водички попей.
И поставил перед ним бутылку.
Кёя выдернул руку, открутил крышку, сделал глоток.
– Норикава протреплется. Нужно его заткнуть.
– Протреплется о чем? – слишком громко и слишком, пожалуй, резко спросил Рёхей. – О билетах на самолет? О сметах? Кёя, очнись. Никто твое Пламя не видит, а значит – его нет. Есть переростки, которые играют в волшебную мафию, и выживший из ума богатей, которому спихнули откровенную фальшивку.
– Он собирается поставить эту фальшивку на поток.
– Я тоже так подумал, – вздохнул Рёхей и присел на стол. – Вопрос только, с чего он начнет.
«С Мукуро», – болезненно отозвалось в груди.
– Надоело мне, – ровно сказал Кёя. – Как же мне надоело убегать и прятаться. Пора загрызть этих ублюдков до смерти.
Он посмотрел на свои руки – они больше не тряслись, паника ушла вместе с яростью и неверием.
Сначала нужно вытащить Мукуро. Вероятнее всего, тот решил вернуться в Аомори и добить выживших, но что, если он знал про другие объекты? Куда его понесло?
– Я пойду с тобой, – сообщил Рёхей, и Кёя вдруг понял, что до сих пор ни разу не поставил его на место, хотя поводов было предостаточно.
– В «Дум» играл? – поинтересовался он.
– Играл.
– В жизни хочешь сыграть?
– Что-то не тянет, но при чем тут…
– Значит, я иду один, – отрезал Кёя.
Когда недовольный Рёхей наконец ушел, пообещав, что хорошенько потрясет Норикаву. Кёя вспомнил о Хром. Если бы только ее связь с Мукуро помогла узнать, где он!
Хром взяла трубку не сразу, гудки все тянулись и тянулись. Кёя уже начал терять терпение, но вдруг услышал тихий, нежный голос:
– Добрый вечер, Хибари-сан. Как ваши дела?
Вечер?
– Где он? – спросил Хибари.
– Где Мукуро-сама? – Хром замолчала.
На заднем плане слышалась музыка и чей-то разговор; язык был похож на английский.
– Да, где Мукуро-сама, – нетерпеливо повторил Кёя. Ну же, давай, думай быстрее, идиотка!
– Мукуро-сама запретил мне об этом рассказывать, – безмятежно пропела Хром.
Кёя закрыл глаза и сосчитал до десяти. А потом еще раз до десяти.
– Он крупно влип, – медленно и раздельно, будто разговаривал со слабоумным ребенком, произнес Кёя. – Ему грозит серьезная опасность.
– Вы его недооцениваете, Хибари-сан.
Все. Он не мог больше сделать ничего.
Кёя зажал трубку плечом и вышел из кабинета. Хром сбивчиво бормотала о том, что Мукуро-сама обо всем позаботился, что у него есть план, что он отправил их с Тикусой и Кеном подальше отсюда, в Лос-Анджелес. «Точно, это был английский», – отстраненно подумал Кёя. Хром говорила все громче, путаясь в словах: Мукуро-сама отдал четкие указания, никто не должен знать, где он, никто, особенно Хибари Кёя; он связался с ней сегодня, в Японии была еще ночь, и Хром удивилась, так поздно, а он не спит, в последнее время он почти не спит.
Кёя зашел в комнату, распахнул шкаф. Достал оттуда одежду, снял юкату, натянул джинсы, носки, футболку. Кинул куртку на кровать – пригодится. И сказал в трубку – устало, оставив все попытки что-то выяснить:
– Когда твоего драгоценного Мукуро-саму разберут на запчасти, утешай себя тем, что была послушной девочкой.
Хром замолчала. Кёя перехватил телефон, собираясь нажать отбой, но вдруг услышал:
– Саката.
А потом – частые гудки.